Священник Ян Тройго

Биография

Иван Иванович (Ян Янович) Тройго родился 28 (17 по старому стилю) декабря 1880 г. в колонии Поргалино, прихода Домброва, Сокульского уезда Гродненской губ. Он был сыном крестьянина. Учился первоначально дома. В августе 1892 г. поступил в первый класс Гродненской гимназии, остался на второй год в третьем классе, 20 августа  дня 1897 г. выбыл из гимназии по прошению его опекунши Вольской, по домашним обстоятельствам. Учился, при отличном поведении, не очень хорошо: за 1896/97 учебный год получил единственную оценку «4» («хорошо») по истории, остальные — тройки и двойки («удовлетворительно» и «не совсем удовлетворительно»), причем греческий и латынь он пересдавал после каникул.

В мае 1900 г. поступил в Санкт-Петербургскую Римско-католическую духовную семинарию, для чего получил свидетельство о благонадежности. 14 сентября 1904 г. Тройго окончил четыре курса семинарии, где «при отличном поведении, оказал отличные успехи в науках, в числе коих выдержал испытание из полного курса Русского языка и Отечественной Истории». Он сразу поступил в Римско-католическую Духовную Академию, учился хорошо при отличном поведении, был рукоположен 10 августа 1906 г. в Вильно епископом виленским Эдуардом фон Роппом и окончил Академию 30 мая 1908 г., будучи священником и кандидатом богословия (экзамен состоялся 29 мая 1907 г.).

2 августа 1908 г. митрополит назначил о. Иоанна законоучителем Закона Божия римско-католического исповедания в Могилевской мужской гимназии и в реальном училище, 25 февраля 1909 г. — также в могилевских частных гимназиях Лучины (мужской) и Залеской (женской), по приглашению учебного начальства, 9 марта — в могилевской частной женской гимназии Коссович, также по приглашению учебного начальства.

В конце марта 1909 г. и в середине апреля 1910 г., в пасхальные каникулы, о. Иоанн по разрешению митрополита ездил в Петербург по личным делам, летом 1909 и 1910 гг., на каникулах, ездил в отпуск, вероятно, на родину.

В дополнение к предыдущим назначениям, 23 февраля 1910 г. митрополит назначил о. Иоанна законоучителем могилевского Коммерческого училища.

14 июня 1910 г. митрополит начал процедуру переписки с государственными властями о назначении о. Тройго преподавателем Могилевской архиепархиальной римско-католической Духовной семинарии. 21 июля назначение состоялось, причем о. Тройго был освобожден от всех прежних должностей. Он также работал библиотекарем семинарии, получая за все 500 руб. в год.

Работая в семинарии, о. Тройго ездил в отпуск «внутри Империи на время каникул» летом 1911 г., летом 1912 г., на пасхальных каникулах 1913 г. Также в 1913 г. о. Иоанн получил разрешение на заграничный отпуск для лечения в г. Ахен (18 июня — 31 июля). Но проблемы со здоровьем нарастали («сильное воспаление вен на почве ревматизма»), поэтому в 1914 г. о. Иоанн получил уже более длительный отпуск для лечения, на курорт Пиштиан (Pistyen) в Венгрии, с 1 мая до конца августа, и 200 руб. пособия. Когда срок его пребывания на курорте подходил к концу, началась Первая мировая война. Вероятно, возвращение в Петербург было для о. Иоанна связано с трудностями.

Возможно, в связи с заболеванием управляющий Могилевской архиепархией епископ Я. Цепляк перевел о. Иоанна на другую работу, не связанную с необходимостью много стоять, и 10 сентября 1914 г. назначил его в митрополитскую канцелярию — исполняющим обязанности письмоводителя при митрополите, с вознаграждением 250 руб. в год. Вскоре, 19 сентября, о. Иоанн получил предписание преподавать закон Божий римско-католического исповедания в петроградских женских гимназиях — Александровской, Екатерининской и императрицы Марии Александровны, а 22 сентября — в «Петроградском учебном заведении 1 разряда Валерии Петровны Лазоревой», что давало ему дополнительные средства — поурочное вознаграждение.

Известно, что по крайней мере в 1914 г. о. Тройго был членом правления Петроградского римско-католического общества охранения женщин. Общество создано для помощи женщинам, ищущим в столице знаний и занятий, а также беженкам.

Летние каникулы 1915 г. о. Иоанн провел в Полтаве. Также он получил отпуск летом 1916 г. Больше сведений об отпусках не имеется.

В 1916—1917 гг. о. Иоанн был редактором-издателем выходившего в Петербурге двухнедельного журнала «Церковная жизнь», который заменил существовавшие с 1909 г. «Архиепархиальные ведомости».

Продолжалась Первая мировая война, количество беженцев из западных губерний России нарастало, в Петроград прибывали раненые из районов боевых действий. 16 марта 1917 г. Петроградский Отдел Особой Комиссии Верховного Совета по призрению семей лиц, призванных на войну, просил управляющего Могилевской архиепархией епископа Я. Цепляка о назначении римско-католических священников для обслуживания духовных нужд увечных воинов-католиков, помещающихся в убежищах Отдела. Обязанностью назначенных священников было посещение убежища не реже одного раза в неделю, для духовно-нравственного собеседования и исполнения духовных треб (вознаграждение — 25 руб. от каждого убежища в месяц). 21 марта епископ Цепляк назначил о. Тройго обслуживать увечных воинов-католиков, находвшихся в убежищах на Моховой улице, д. 10, в Демидовом переулке,  д. 18 и на Гороховой улице, д. 57/81.

После прихода к власти в России большевиков и окончания Первой мировой войны беженцы начали уезжать из Петрограда и губернии, возвращаясь в свои края. Бывшая Российская империя — «тюрьма народов» — распадалась. Вместе с беженцами уезжали поляки, литовцы, латыши, представители других национальностей, а также священники. Некоторые священники желали возрождения своей национальной государственности (польской, литовской и т. д.), но большинство уезжало потому, что подвергалось преследованиям. Поэтому архиепископ был вынужден поручать окормление прихожан оставшимся священникам. Так, о. Тройго 6 сентября 1918 г. получил от архиепископа-митрополита Эдуарда фон Роппа предписание отправиться  на станцию Струги-Белая (ныне это Струги Красные) Петроградской губернии для исполнения треб тамошнего прихода.

В 1918—1920 гг. о. Тройго участвовал в собраниях священников Петрограда, обсуждавших текущее положение дел в архиепархии и способы сопротивления распоряжениям большевистской власти.

Предвидя свой скорый арест, митрополит Ропп в начале 1919 г. передал свои функции архиепископу Я. Цепляку и назначил пять заместителей. 29 апреля митрополит был арестован (и 17 ноября 1919 г. выслан из страны).[1] Арест архиепископа вызвал волну протестов католиков. 25 мая в Петрограде прошло стихийное шествие католиков от храма св. Екатерины к зданию на Гороховой ул., д. 2, где располагалась Петроградская Чрезвычайная комиссия. О. Тройго участвовал в этом шествии и по окончании сделал распоряжения, чтобы участники мирно разошлись.[2]

Известно, что после ареста архиепископа Роппа о. Иоанн писал ему в тюрьму, время от времени пользуясь каким-то способом, чтобы передать письмо. К сожалению, оригиналы текстов, если они сохранились в государственных архивах России, ныне недоступны. Существует книга большевика, активного деятеля Союза воинствующих безбожников Яна Островского, поляка по национальности, «Из-за кулис епископской курии», где, после вступительной статьи — антирелигиозного памфлета, «разоблачающего» деятельность католических священников в Петрограде, помещены «дневники» о. Тройго и его переписка с архиепископом Роппом.[3] Тексты эти, очевидно, были обнаружены при последнем аресте, в 1927 г., потому что в документах процесса 1922—1923 гг. о них нет ни слова. И записи о. Тройго, и переписка относятся к 1919—1922 гг. Но возникает вопрос: если записи и письма архиепископа могли храниться у о. Тройго, а письма о. Тройго, заканчивая последней датой до отъезда Роппа в Польшу — 12 октября, могли быть у архиепископа отобраны в тюрьме или при отъезде, — то каким образом оказались в распоряжении следствия более поздние письма о. Тройго, которые он, как указывал во вступлениях, отправлял тайно? Возможно ли, чтобы о. Тройго, зная об арестах и обысках, хранил черновики своей корреспонденции? Кроме того, мы не знаем, в какой степени тексты записок и писем подверглись сокращениям или изменениям. Но следует заметить, что, даже опубликованные так, как мы их сейчас читаем, записи о. Тройго в корне противоречат памфлету Я. Островского. Написанные живым, богатым языком, они показывают верность о. Тройго, других священников и мирян делу Церкви, стойкость в испытаниях, рассудительность, способность сопротивляться давлению властей, намерение выстоять в испытаниях. Подробности, приведенные в них, слишком сложны, слишком переплетены между собой, чтобы кто-то посторонний мог нарочно выдумать их.

2 апреля 1920 г. был арестован и провел три недели в тюрьме управляющий Могилевской архиепархией архиепископ Я. Цепляк. Католики Петрограда были возмущены этим и требовали его освобождения. Протест прихожан был мирным, однако власти воспользовались этим, чтобы спровоцировать столкновение и обвинить во всем католиков. 6 апреля один из заместителей, прелат Антоний Малецкий, во время встречи священников прочел им рекомендации митрополита Роппа и объявил, что, по воле митрополита, в вопросах, касающихся управления Церковью, он будет консультироваться с оо. Будкевичем и Тройго.

В качестве помощника прелата Малецкого, а также, по-видимому, благодаря качествам своего характера о. Иоанн был несколько раз командирован для участия в драматических событиях, происходивших в Петрограде, когда советские органы власти целенаправленно стремились оболгать, лишить возможности служения и церковного имущества, и в конечном счете уничтожить Католическую Церковь в столице и во всей России.

13 апреля о. Тройго было поручено расследовать подробности происшествий, имевших место в храме св. Екатерины в Петрограде 11 и 12 апреля.

«ЕГО ВЫСОКОПРЕПОДОБИЮ
Г. УПРАВЛЯЮЩЕМУ МОГИЛЕВСКОЙ АРХИЕПАРХИЕЙ

Р.-Католич. священника
Иоанна ТРОЙГО

РАПОРТ

Согласно поручению Вашего Высокопреподобия от 13 сего Апреля за № 521, расследовать подробности происшествий, имевших место в Костеле Св. Екатерины в Петрограде 11 и 12 сего Апреля, мною произведен опрос многочисленных свидетелей, находившихся в эти дни в названном Костеле и бывших очевидцами всего там происходившего.

Из показаний свидетелей выяснилось нижеследующее:

11 Апреля, на торжественное дневное богослужение, в костеле Св. Екатерины собралось народа больше обыкновенного и из разных приходов, так как все католики Петрограда были взволнованы и возбуждены происшедшим недавно (в ночь на 2-е Апреля) арестом Заместителя Могилевского Р.-Кат. Митрополита, Высокопреосвященного Иоанна ЦЕПЛЯКА и все желали узнать, от высланных ими в разные Правительственные Учреждения делегаций, о результатах их ходатайства. Поэтому, после упомянутого богослужения присутствовавшие ждали перед костелом, на паперти и прилегающей площади, что им сообщат делегаты. Так образовалось довольно многочисленное собрание. По словам свидетелей, некоторые из участников собрания, во избежание недоразумений и неправильных предположений относительно целей собрания выставили плакат с надписью: «Мы, католики, требуем освобождения нашего Епископа». На собрании говорило довольно много лиц, на мои вопросы, не было ли каких-нибудь политических, а тем более антиправительственных или контрреволюционных речей, все опрошенные мною участники собрания бы дали отрицательный ответ, категорически заявляя, что все ораторы говорили только об аресте и стараниях об освобождении Епископа. Равным образом все свидетели категорически утверждают, что среди собравшихся католиков не было ни у кого оружия. Во время собрания два раза являлся представитель Милиции спрашивая, имеется-ли разрешение на устройство митинга, причем в первый раз ему ответили, что это не митинг, а собрание для заслушания отчета делегатов, и, что одной из делегаций тов. Трилиссер заявил, что они могут сообщить народу то, что им он передавал; при вторичном обращении представителя Милиции ему указали, что собравшиеся не имеют другого, более удобного места для собрания, а в костеле ни разговаривать, ни устраивать собраний нельзя. Впрочем собравшиеся начали сейчас же понемногу расходиться, так как к этому времени отчеты были закончены и принята резолюция и дан наказ делегатам. В это время Милиция начала рассеивать собравшихся, предлагая расходиться. Часть собравшихся разошлась по домам, часть же с пением молитвы направилась в костел, двери которого, закрытые после дневного богослужения, к этому времени были уже открыты для обычного вечернего богослужения, которое должно было начаться через 15 минут, именно в 5 часов. К вечернему богослужению собралось довольно много народа. Несмотря на то, что Милиция, после окончания собрания, не оставила площади перед костелом и старалась мешать входить в костел приходящим на богослужение, многим однако удалось проскользнуть и войти в костел. Выходивших из костела милиционеры задерживали требуя предъявления документов, и некоторых арестовывали. Во время вечерни в костел вторглись трое людей с револьверами в руках, из которых один был высокого роста, худой и бледный казавшийся сильно взволнованным громко закричал: «Граждане, выходите». Кучка близ стоящих женщин окружила его прося уйти и не мешать молящимся. Он отошел к двери, однако несколько времени спустя вторично вошел крича чтобы все расходились. и угрожал стрелять, после он в третий раз прокричал: «Граждане предупреждаю в последний раз, расходитесь». Сопровождавший его какой то в штатском, говоривший по-польски, метался в это время по костелу заглядывая на хоры и ругаясь. Третий стоял у дверей. Некоторых узнали в них служащих Чрезвычайной Комиссии. По указанию многих свидетелей двое из упомянутых лиц вели себя особенно грубо и не подобающим образом, хотя входя в храм сняли шапки. Их крики, ругань и угрозы производили в костеле панику и даже те, которые хотели выходить из костела боялись выйти. Помимо этого во время всего богослужения отдельные милиционеры входили в костел, вытаскивая молящихся, находившихся близ дверей, выбирая по преимуществу мужчин. Под конец богослужения, толпа в 20-30 вооруженных преимущественно револьверами ворвалась в костел и начала выгонять молящихся. При этом милиционеры ругались, толкали, били, угрожали стрелять, приставляя револьверы к грудям. Свидетели указывали, что на полу в костеле лежали в бесчувственном состоянии и в разорванных платьях женщины. Многие испугавшись  криков и угроз расстрела, падали на пол и милиционеры пытались вытаскивать их из костела. Бесчинства нападавших и милиции прекратились только тогда, когда пришедшему к этому времени кс. Ивицкому удалось уговорить тов. Кишкина вывести милицию из костела. По выходе людей из костела и вынесении находившихся в бесчувственном состоянии, двери костела были закрыты. На паперти был составлен находившимся там представителем Петроградского Совдепа тов. Каплуном протокол, подписанный им и кс. Ивицким. Протокол составлен поверхностно и без спроса присутствовавших. Пробовали было составить список пострадавших, но удалось записать только несколько человек, которые тут же находились. Во время этого происшествия арестовано несколько сот человек из среды молящихся, часть из них после отпущена на свободу.

В общем из опроса многочисленных свидетелей я пришел к следующим выводам:

1) собрание после богослужения, многочисленнее обыкновенных, наблюдавшихся каждое воскресенье перед костелом, произошли исключительно из желания верующих узнать от делегатов о результатах хлопот об освобождении Епископа. При том никто из участников не думал, законно оно или нет. Никаких вопросов или речей, кроме интересовавшего всех вопроса о судьбе Епископа не произносилось.

2) собрание произошло в общем спокойно. Никаких эксцессов со стороны милиции, ни арестов среди участников собрания не было.

3) Нападение на костел и бесчинства в костеле и аресты имели место, приблизительно, полчаса — час после окончания собрания, причем никакого повода к нападению молящиеся не давали. Собрание, имевшее место ранее послужило, по-видимому, предлогом для нападения.

4) Несомненен факт, что милиция, на которой лежит обязанность поддерживать порядок на улице, с представителями Чрезвычайной Комиссии во главе вторглась в костел во время богослужения и учинила там формальный погром, принудительно удаляя и вытаскивая молящихся, ругаясь, крича, угрожая расстрелами и избивая.

5) Подобные поступки являются поруганием Святыни в самой грубой форме и издевательством над религиозными чувствами верующих.

6) Несомненно вполне корректное поведение молящихся. Никто даже не защищался. Выйти из костела было почти невозможно, так как единственный выход был занят вооруженной, разъяренной толпой милиционеров, а на паперти производились аресты.

Когда 13 Апреля, мною производился опрос свидетелей воскресного происшествия в костеле Св. Екатерины, явился какой то человек и вручил под расписку адресованное на имя Настоятеля Римско-Католической церкви, просп. 25 Октября, отношение Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, от 12 Апреля за № 3564. Из этого отношения видно, что руководителями Милиции в происшествиях имевших место 11 апр. в костеле Св. Екатерины, были представители Чрезв. Коми. но самый факт происшествия, не говоря об измышленных речах побуждавших к активному выступлению против Советской Власти, произносимых, якобы, на собрании, представлен в столь извращенном виде, что виновники погрома в костеле, представлены здесь пострадавшими, молящиеся же люди оказались вооруженными и оказывающими сопротивление «пуская в ход кулаки, ножи и палки». отношение это находится в противоречии даже с протоколом, подписанным, на месте происшествия, тов. Каплуном; при чем тогда оказалось множество пострадавших среди молящихся, и никто из нападавших (милиции и предст. Ч.К.) не заявил о получении им ушибов или ранений. Вообще, приведенное отношение производит впечатление, что Ч.К. пытается путем решительного и смелого извращения фактов создать видимость своей невиновности и обвинить за одно ею же избитых и арестованных ни в чем не повинных людей.

При сем прилагаю: 1 — Протокол составленный на месте происшествия и подписанный кс. Ивицким и тов. Каплуном, как представителем Петрогр. Совдепа.

2 — Копию отношения Ч.К. от 12 апр. за № 3564

3 — Протоколы свидетельских показаний опрошенных мной очевидцев происшествий.

[подпись] Кс. Тройго

Петроград, 15 Апреля 1920 года.»

3 мая 1919 г. о. Иоанн был назначен канцлером Курии (для советских властей, которые требовали оформлять удостоверения личности служащих, это звучало как «секретарь Могилевского архиепархиального управления»).

Наступление на Церковь продолжалось, возникали все новые провокации. 17 мая того же года о. Иоанну было предписано присутствовать на похоронах на Успенском православном кладбище в Парголове останков покойников, изъятых из склепа храма Посещения Пресвятой Девой Марией св. Елизаветы (на Выборгском католическом кладбище).

«ЕГО ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕНСТВУ

Г-ну Заместителю Могилевского Архиепископа Митрополита

Католического священника Иоанна ТРОЙГО

РАПОРТ

Согласно предписания Вашего Высокопреосвященства от 18-го сего Мая, я присутствовал при похоронах на Успенском кладбище в Парголове останков умерших, временно покоившихся, впредь до перевезения их в родные края, в склепе Петроградского костела Посещения Пресвятой Девы Марии, что на Выборгской стороне по Арсенальной улице № 8. Похороны совершились в течение трех дней 18, 19 и 20 сего Мая, по распоряжению Петроградской Губернской Чрезвычайно Комиссии. Не имея возможности быть все это время в Петрограде, я просил кс. Ф. Рутковского присутствовать 19 Мая, но вместо него был викарный названного костела кс. Владислав Мажонович, а 20 мая кс. Михаил Бугенис, имевшие письменное полномочие заместить меня.

Так как о предполагавшихся похоронах не было сделано никакого оповещения, местное же духовенство узнало о времени и месте похорон только когда начали нагружать гробы в вагоны, притом настоятель костела Посещения Пресвятой Девы Марии кс. Петр Янукович, в связи с предполагавшимися похоронами был заранее (14 мая) арестован по распоряжению Ч.К., то почти никто из родных не мог присутствовать при похоронах.

Когда после прибытия в Парголово 18-го Мая, где уже находился прибывший ночью поезд с останками покойных, несколько лиц из случайно узнавших о похоронах родных обратились к присутствовавшему представителю Ч.К. гр. Монтвилло с вопросом, почему похороны совершаются без оповещения родных, то названный представитель Ч.К. пытался ответственность за это сложить на местное духовенство, на мое же возражение, что Ч.К. не озаботилась своевременно оповещением о предстоящих похоронах даже местное духовенство и что духовенство не имеет в своем распоряжении газет – представитель Ч.К. ничего не ответил.

После прибытия комиссара по кладбищам гр. Габера, выяснилось, что родные могут похоронить своих покойников на католическом кладбище в отдельных могилах, остальные же будут похоронены в общей могиле уже вырытой ближе к вокзалу на православном кладбище. Прежде предания земле все гробы по распоряжению Ч.К. будут вскрыты для проверки не хранится-ли в них драгоценное имущество или оружие, причем, по заявлению комиссара по кладбищам, металлические гробы будут изъяты, а трупы положены в деревянные гробы. При этом выяснилось, что в зависимости от результатов ревизии гробов находится освобождение настоятеля костела кс. Януковича, подозреваемого в сокрытии в гробах каких-то предметов. На мое предложение составить протокол о происходящих похоронах, ком. Габер заявил, что таковой будет составлен, но присутствовать при составлении протокола меня не допустили и копия ни мне, ни замещавшим меня в другие дни священникам не была вручена.

Хотя самый вид гробов, при погрузке в вагоны сильно попорченных и поломанных, но запаянных, исключал всякие подозрения об использовании их для хранения посторонних предметов, что, по-видимому, разделяли и представители власти, тем не менее в начале все гробы ранее предания их земле вскрывались и проверялись представителем Ч.К. После за недостатком времени и отказом рабочих от бесцельной работы, часть гробов была похоронена не вскрытыми. В первую очередь хоронили тех, чьи родственники лично присутствовали на кладбище. Такие гробы хоронили на католическом кладбище в отдельных могилах, всего там похоронено в течение 18, 19 и 20 Мая — 32 гроба, остальные же 86 гробов были похоронены в общей могиле, посвященной 19-го Мая кс. В. Мажоновичем. Похороненных в общей могиле было 86 гробов, (список лиц при сем прилагается). Из них не удалось выяснить, чьи были гробы только 20-ти, так как при перевозке были сорваны дощечки с надписями. Всего же перевезено и похоронено 118 гробов, причем, хотя по заявлению комиссара, все металлические гробы должны были быть изъятыми – удалось это сделать только с 17 гробами, остальные же покойники оставлены в своих гробах, главным образом потому, что рабочие отказались перекладывать их в другие гробы.

Поскольку мне удалось выяснить из разговоров с представителями местных органов Власти, единственный разумный повод преждевременного погребения хранившихся в костельном склепе гробов – санитарный не был принимаем во внимание. В данном случае местные власти руководствуясь какими-то неразумными подозрениями и алчными побуждениями не остановились перед надругательством на покойниками бесцельно нарушая покой их останков.

[подпись] Кс. Тройго.

Петроград, Мая 21 дня 1920 года.»

14 июня того же года епископ Цепляк направил о. Тройго присутствовать при расследовании представителем Отдела юстиции Петросовета дела о расхищении имущества и поругании храма при здании Римско-католической духовной академии, а также, в случае надобности, заявить от его, епископа Цепляка, имени протест против захвата храма.

В 1919—1923 гг. о. Иоанн также был членом Административного Совета Курии и председателем Хозяйственного Совета Духовной Коллегии.

Управляющий Могилевской архиепархией епископ Цепляк 31 декабря 1921 г. назначил о. Иоанна профессором Духовной семинарии. От этой обязанности он был освобожден 1 декабря 1922 г.

Поручения, которые о. Тройго получал от архиепископа Цепляка, становились все более сложными, требовавшими мужества, твердости, силы духа, самоотверженности. В 1922 г. наступление Советов на Католическую Церковь усилилось. Была сделана попытка отобрать храмы у верующих, предложив такие условия, которые католики не могли выполнить (см. об этом в статье о. Б. Чаплицкого). О. Тройго присутствовал на совещании 6 апреля у архиепископа Цепляка, в котором участвовали также прелат К. Будкевич, некоторые священники, адвокаты, представители польского посольства (польский консул из Гельсингфорса и первый секретарь посольства[4]). На совещании обсуждалось усиление преследования Католической Церкви в России, изъятие церковных ценностей в пользу голодающих, статья 7-я Рижского мирного договора, не дававшая достаточных юридических оснований для серьезного вмешательства польского посольства в отношения Церкви и советского правительства, а также позиция Ватикана, на тот момент удовлетворенного состоянием Церкви в России. Архиепископ был готов сопротивляться действиям советской власти вплоть до вынужденного закрытия храмов, но в данный момент это было политически невыгодно. На разъяснения представителей посольства архиепископ и священники выразили свое удивление, но вынуждены были согласиться с тем, что при переговорах с властями следует буквально придерживаться 7-й статьи Рижского мирного договора и стараться настаивать на ее выполнении противной стороной.

Архиепископ Цепляк 5 августа отправил о. Иоанна на переговоры: «Уполномачиваю Ваше Преподобие войти в сношение с Центральными гражданскими Властями в Москве, для урегулирования отношений католической церкви в России и гражданской Власти». Ему же было поручено составить проект договора о пользовании храмами, приемлемого для католиков и при этом не нарушающего основные декреты советской власти.

Мученичество

В этот период католики пассивно сопротивлялись действиям властей, в надежде, что Святой Престол сможет договориться с правительством Советской России о возможности для верующих свободно исповедовать веру и отправлять культ. Все руководство архиепархии, уже фактически приговоренное к уничтожению, получило обвинительное заключение, хотя никакого суда еще не было. В заключении относительно о. Тройго и других священниках было сказано: «…ОБВИНЯЮТСЯ в том, что с конца 1918 года по 5-е декабря 1922 года в гор. Петрограде по предварительному между собой соглашению образовали контр-революционную организацию, имевшую своей определенной целью, путем возбуждения прихожан, пользуясь религиозными предрассудками последних, противодействие и сопротивление законам и постановлениям Рабоче-Крестьянского Правительства и в частности Декрету Совета Народных Комиссаров от 23-го января 1918 г. об отделении церкви от Государства и последующих к нему узаконений и распоряжений, в том числе и декрету об изъятии церковных ценностей от 23-го февраля 1922 года, при чем, организация эта, зафиксировавшая свое явно враждебное отношение к Советской Власти в своих протокольных постановлениях, проводила в жизнь, путем пропаганды и агитации среди прихожан и с церковной кафедры принципы „проволочки” неисполнения и уклонения от предписаний Советских Законов по церковным делам и вопросам, последствием чего были уклонения представителей всех Петроградских костелов от подписания договоров и расписок, согласно формы, установленной Народным Комиссариатом Юстиции на аренду церковных зданий, а также частичные противодействия изъяию церковных ценностей, имевшие место летом 1922 года в костелах Св. Екатерины, Св. Станислава и Св. Казимира в гор. Петрограде, то есть в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 16, 62, 1-й частью 69 и 119 Уголовного Кодекса»».

В декабре 1922 г. в Петрограде были закрыты все храмы. Открытие их ставилось в зависимость от подписания незаконных, с точки зрения канонического права и юриспруденции, «договоров» не с церковноначалием, а с прихожанами. Вслед за этим архиепископ Я. Цепляк, 14 священников, в том числе о. Тройго, и один мирянин были вызваны в начале марта 1923 г. на судебный процесс в Москву. Первоначально священники разместились, по распоряжению московского декана Зелинского, в квартирах поляков, в двух домах в Милютинском пер., и несколько дней отдыхали и принимали посетителей, однако 15 марта были арестованы и помещены в Бутырскую тюрьму. 21—26 марта 1923 г. в Доме Союзов (бывшем здании Дворянского собрания) прошел судебный процесс (см. об этом в статье о. Б. Чаплицкого). О. Иоанн, по свидетельству очевидца, выглядел так: «сломленный болезнью, хромой, ссылался на свое письменное объяснение, приложенное к делу». Согласно другому свидетельству, исходящему от чрезвычайно враждебного Церкви и клиру автора книги о процессе над епископом Цепляком и др., «Тройго был сотрудником епископской канцелярии. Постоянное отирание о знатные пурпуры оставило на его облике и характере неустранимые следы. Личность, действительно достойная жалости, так мало в ней человеческого достоинства. Когда ему задают вопрос, поспешно срывается с места, кланяется почти в пояс, дает показания голосом, так полным почтительности и страха, как если бы выслушивал епископские распоряжения. Представляется, что этот человек никогда уже не сможет выпрямить спину и говорить с другим человеком, как равный с равным. Типичный случай забитого прислужника духовной аристократии». По-видимому, нервная натура о. Тройго сильно страдала от несправедливости происходящего.

Последнее слово о. Тройго также было зафиксировано: « Священник Тройго в свое оправдание привлекает три аргумента, из которых, якобы, должно вытекать, что если бы даже он хотел, то не мог бы заниматься политикой и быть контрреволюционером. Во-первых, потому, что католическая церковь не может ожидать ничего хорошего от контрреволюции. Если при власти Советов и произошли некоторые „недоразумения”, то по крайней мере есть надежда на их улаживание. А в прошлом — известно, что было. Во-вторых — священники  вообще не могут заниматься ни политикой, ни контрреволюцией, поскольку им это определенно запрещают каноны. В-третьих — обвиняемый является поляком, польским подданным и как таковой „не мог встревать в российские дела”. Пока он пребывает в России, признает и выполняет местные законы».

Суд признал о. Иоанна виновным «в помощи Цепляку и Будкевичу в их преступлениях, в отказе в исполнении законов, в агитации против советской власти, что выразилось в действиях, указанных в описательной части акта и предусмотренных в ст.: 68, 69 ч. 1, 119 и 121 Уголовного Кодекса».

26 марта 1923 г. о. Иоанн по постановлению Военного Трибунала был приговорен по ст. ст. 40, 68, 69-1, 119 и 121 УК РСФСР к трем годам тюремного заключения. Наказание он отбывал в Москве, в Сокольнической тюрьме.

Польское министерство иностранных дел в письме 2 мая 1923 г. предлагало польскому послу в Москве предпринять шаги по освобождению о. Тройго как оптанта (т. е. предполагалось, что он сменит гражданство России на гражданство Польши). Вероятно, такие шаги не были осуществлены, и о. Иоанн гражданство не менял.

В период пребывания о. Иоанна в тюрьме, 23 апреля 1923 г., экзарх российских греко-католиков о. Леонид Фёдоров, находившийся там же, с осуждением писал о нем митрополиту А. Шептицкому как об одном из «самых ярых представителей именно польского клира», и выражал желание, чтобы вслед за архиепископом были удалены из России священники-поляки, мешавшие, по мнению экзарха, греко-католической миссии среди русского населения. Однако уже 7 июня экзарх Федоров сообщал представителю католической миссии помощи голодающим в России о. Эдмунду Уолшу сведения о преследованиях католических священников в России, предоставленных ему канцлером Курии о. Тройго, а в письме 8 июня к о. Владимиру Абрикосову, находившемуся в Риме, называл о. Тройго наиболее информированным «по вопросу о большевиках».

23 мая 1923 г. в своей аллокуции[5] папа Пий XI назвал имя о. Тройго наряду с именами архиепископа Цепляка и других священников, подвергшихся суду в Москве.

Через месяц прелат Антоний Около-Кулак писал в Варшаву председателю по репатриации Куликовскому о содержащихся в тюрьмах и лагерях в СССР священниках, которым необходимо помочь, упомянув среди других о. Тройго — «совершенно больного закупоркой вен».

В «Памятной записке» польского посольства в Москве, составленной после 1 апреля 1923 г., рассказано об условиях содержания католических священников в московских тюрьмах. О. Тройго попал в Сокольническую тюрьму: «Священники с процесса Петербургского (13) заключены в исправительном доме в Сокольниках под Москвой. Они живут все вместе в одной камере, кроме свящ. Рутковского <…>. Жалуются на общий коридор с уголовниками. Встают утром в 6 часов и принудительно трудятся физически с 8 до 12 и с часу до 5 пополудни. Сначала имели право выбора работы, поэтому работали в аптеке, в амбулатории, в мастерских, но сейчас, вследствие ужесточения тюремного режима, уже не имеют выбора и принуждены работать в саду. Эта работа для них очень мучительна, как для людей, совершенно не привычных к физическому труду. <…> Как одно из следствий ужесточения тюремного режима, сейчас запрещены частые свидания, есть раз в неделю, в зале свидания по одному. (Руководителю Папской миссии  свящ. Уолшу до сих пор не разрешено навестить заключенных.) Тюремные служители обходятся с заключенными священниками, по-видимому, хорошо, когда те платят им за это. Три раза в неделю получают они <священники> от о. Зелинского горячие обеды, а также продукты на следующий день, из которых на „примусе” готовят себе обеды. О. Рутковский совершает у себя в камере ежедневно св. Мессу, другие священники имеют намерение делать то же самое, не ожидая даже разрешения тюремной администрации; на данный момент, однако, им недостает „литургических интенций”. <…> Присмотром за всеми заключенными священниками[6] занимается о. декан Зелинский, который получает для этой цели деньги: 1-е. от прихода (в последние 2 месяца прихожане по поводу возрастающей дороговизны перестали подавать помощь), 2-е. от Папской миссии, которая давет продукты в натуре (муку, американский жир, сахар, какао, сгущеное молоко, кашу) и и которая пожертвовала одномоментно 130 долларов по просьбе о. Зелинского; 3-е. из польского посольства 50 долларов ежемесячно. <…> Для приготовления обедов для о. архиепископа Цепляка и священников в исправительном доме в Сокольниках послал о. Зелинских двух монахинь с 14-й линии, из Петербурга, которые готовят обеды для заключенных и стирают их белье. Кроме того, частные лица, навещая заключенных священников, также часто приносят им продукты для пропитания. Все заключенные священники получают поровну продуктов и денег <…> три раза в неделю. <…> Администрация тюрем выдает заключенным три раза в день горячую воду и 12 граммов сахара, в 12 часов мясной суп, вечером кашу, сверх того 1 фунт черного хлеба. Все заключенные священники сильно нервничают, главным образом из-за неосведомленности о своей дальнейшей судьбе. Желанием их является возвращение в свои приходы, или, может быть, выезд на родину».

О. Тройго был освобожден 13 декабря 1924 г.

Вернувшись в Ленинград в январе 1925 г., о. Иоанн сразу стал настоятелем храма св. Станислава. Также он был постоянным членом Курии.

13 января 1927 г. о. Тройго вновь был арестован в Ленинграде, вместе с тремя другими священниками (Павлом Хомичем, Домиником Ивановым и Антонием Василевским) по обвинению в преступной связи с ксендзами и польскими представителями, а также за обучение детей в религиозном духе. Содержался в тюрьме на Шпалерной ул. Был обвинен в шпионаже в пользу иностранных государств и заочно приговорен 18 июля 1927 г. Коллегией ОГПУ Ленинградского Военного округа по ст. ст. 58-10 и 122 УК РСФСР к пяти годам концлагеря (окончание срока 3 июля 1932 г.).

О. Иоанн был отправлен на Соловки, куда прибыл 30 июля 1927 г. В июне 1929 г. переведен на о. Анзер. В лагере о. Иоанн служил Мессы и исповедовал заключенных так же, как и другие священники. Кроме того, он был одним из старост «коммуны ксендзов» на о. Анзер, наряду с о. Павлом Хомичем. Это подтверждается показаниями многих людей, отбывавших заключение вместе с ним: прежде всего о. Хомича, затем о. А. Багратьяна, Ю.И. Рымашевского, о. Б. Савицкого, о. В. Дейниса, о. М. Шавдзиниса, зубного врача Шалацкого. О. Петр Барановский впоследствии говорил следователю: «Считаю себя как ранее, так и сейчас твердым защитником католицизма и никогда не могу быть и не буду сторонником Власти, которая что-либо предпринимает против Католицизма. С 1930 года я живу в коммуне ксендзов на о. Анзер. Никакими политическими вопросами, касающимися жизни Советской страны, я не интересуюсь, и интересоваться не буду. Если бы я сейчас имел возможность — я занялся бы интенсивным распространением католицизма. Я был все время членом тесно с собой спаянной группой ксендзов на командировке Троицкая. Организатором нашей коммуны был ксендз Тройго. Нас соединяла общая идея и Католицизм». К.К. Шикер подчеркивал: «Прежде всего могу сказать что главными руководителями коммуны ксендзов являются ксендзы: Новицкий, Тройго и Хомич. Они держали всех ксендзов в своих руках. Мне говорил Новицкий, что по программе, выработанной упомянутым советом ксендзов, происходили еженедельно общие собрания ксендзов и там велись диспуты и дебаты на религиозные темы, а также обсуждались организованно те или другие мероприятия сопротивления влиянию со стороны администрации. Когда присылали нового человека на командировку — созывали совет старейшин на тайное совещание (т. е. Хомич, Тройго и Новицкий)».

О. Тройго еще до того, как попал в лагерь, в течение многих лет был болен, у него были проблемы с сердечно-сосудистой системой, что, как мы увидим ниже, послужило одной из причин смерти. Несомненно, пребывание в лагере, унижения, плохое питание, постоянное нервное напряжение, тяготы лагерного быта подорвали здоровье о. Иоанна. Он числился инвалидом и, по-видимому, на общие работы не направлялся (нетрудоспособные заключенные обычно назначались дневальными, убирали бараки и т. п.). Из более позднего документа (см. ниже) известно, что к концу срока заключения он уже был нервно больным.

По окончании срока, в начале июля 1932 г., о. Тройго ожидал освобождения. Но вместо этого он подвергся одной из пыток, которые применялись к заключенным. Напряженно ожидающего освобождения человека не выпускали, арестовывали в лагере, следовало новое обвинение, следствие, суд и новый срок. Многие заключенные при этом тяжело заболевали, были духовно сломлены.

В начале июля 1932 г. о. Иоанн был арестован в лагере по групповому делу католического духовенства на о. Анзер, которое обвинялось «в создании антисоветской группировки, ведущей антисоветскую агитацию, тайно совершавшей богословские и религиозные обряды и осуществлявшей нелегальную связь с волей для передачи за границу сведений шпионского характера о положении католиков в СССР». На следствии о. Иоанн, судя по документам, держался мужественно. 6 июля он говорил: «За время моего пребывания в Соловках я имел связи в Ленинграде с нижеследующими лицами, прихожанами моего прихода по Мастерской ул. Д. 9: СУТУЛО, ПОДВИНСКИМ, ЖЕЛОБОВСКОЙ <…> и др.[7] Я потерял память и других фамилий не помню. Например Подвинского не помню. Я получаю постоянно посылки от разных даже мне неизвестных лиц из прихожан-католиков, а также от Польского и Международного Красного Креста. За 5 лет я писал в среднем раз в месяц лицам, приславшим мне посылки или деньги. Мои письма были деловые, но я им в письмах советовал жить по-католически, придерживаться законам религии и благодарил за посылки. Все эти лица не были связаны со мной родственными узами, все люди чужие, просто католики <...>. Считаю себя глубоко убежденным твердым католиком и священником. Я готов за свои католические убеждения даже пожертвовать своей жизнью. Все директивы и предписания костела и папы — как его начальника обязательны для всех священников, в том числе и для меня. Булла „Quatragezimo Anno”[8] мне неизвестна, но если бы я ее получил, то ее выполнение для меня обязательно».

О. Иоанн особенно мучился оттого, что ему приписывались некие «дневники», якобы изъятые при обыске в его квартире и опубликованные. Он дал об этих «дневниках» такие показания: «Никакого дневника я, будучи ксендзом на воле и вообще в своей жизни, не вел. Было одно время, что я делал митрополиту Роппу доклады в письменном виде. Эти доклады были чисто деловые, касающиеся только костельной жизни. Ничего политического я не преследовал. Я всегда относился в своих письмах, речах, поступках и проч. лояльно к Советской Власти. Составление приписываемого мне дневника контрреволюционного, шпионского и антисоветского характера я категорически отрицаю. В письмах архиепископу Роппу и в докладах ему я представлял только правду текущего момента — для его сведения».

9 июля датировано постановление о предъявлении о. Тройго обвинения по ст. 58-10 УК и о направлении его в распоряжение ОГПУ Ленинградского военного округа. 10 июля обвинение было предъявлено.

О. Донат Новицкий вспоминал: «Семеро из 32 отцов арестованных в Анзере 13 июля 1932 г. были отправлены из Соловков в Ленинградскую тюрьму. Это: кс.-каноник И. Тройго, кс. В. Дейнис, кс.-каноник Т. Матулянис, кс. П. Хомич, кс. И. Савинский, кс. Ф. Буяльский и я. По словам следователя Паукера, были отобраны вожаки, которые слишком смело и якобы дерзко руководили коммуной ксендзов. Пять ксендзов из оставшихся на Соловках двадцати пяти членов бывшей коммуны и два из привезенных в Ленинградскую тюрьму были отправлены в конце августа в Ярославский изолятор, а оттуда в Польшу. <…> В наиболее тяжелом положении из сидящих в Ленинградской тюрьме находится кс.-каноник Тройго. В руках ГПУ оказалась его переписка с преосв. Эдуардом Роппом. В письмах кс. Тройго есть неудачные места, которые ГПУ несомненно используют для серьезного обвинения».

Следующий по хронологии документ в деле зафиксировал смерть о. Тройго:

«ЗАМ НАЧ ОО ОГПУ - тов. ДЬЯКОВУ

ОСОБЫЙ-I

19 Августа 1932

№ 157850и

гор. Москва

Настоящим сообщаем, что прибывший в числе 8 чел. из Соловков ксендз ТРОЙГО Иван Иванович (след. дело № 1967-32 года, см. доклад о раскассировке „коммуны” ксендзов в Соловках) скончался в больнице ДПЗ ПП 11/VIII-32 г. вследствие кровоизлияния в мозг.[9] У Тройго в СССР никаких родственников нет. С 22-го Июля, т.е. со дня его приезда в Ленинград, до его перевода в больницу, куда он прибыл в бессознательном состоянии, ксендз Тройго был совершенно изолирован от внешнего мира. Тройго пробыл в больнице всего несколько часов, так как он заболел в ночь с 10-го на 11-е августа с.г.

Во избежание антисоветской деятельности и нежелательных слухов, в связи со смертью ТРОЙГО, нами приняты меры к захоронению его в известном нам месте[10] и под фиктивной фамилией — САЛАМАХИНА Петра Семеновича».[11]

Однако этот документ — не все, что известно о последних днях о. Иоанна. В деле содержится и другой:

«ТОЛЬКО ЛИЧНО. СОВ. СЕКРЕТНО

ОСОБОУПОЛНОМОЧЕННОМУ ПП —

тов. ДЕНИСЕВИЧУ

СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА

I ОТД ОО ЛВО

16 сентября, 1932

№ 159780К

Препровождая при сем подлинник акта вскрытия тела умершего 11/VIII в больнице при ОДПЗ-2 заключенного ксендза ТРОЙГО И.И., сообщаем, что ксендз ТРОЙГО прибыл в Ленинград 22/VII в числе других ксендзов (след. дело № 1967-32 г.) и содержался под стражей сов. Секретно. Когда он умер во избежание разных толков среди к-р католического населения, а также зарубежом, было дано распоряжение Уполномоченному Ш Отд. ОО тов. Паукер о принятии мер к сов. Секретному захоронению тела умершего после предварительного вскрытия тела. Вскрытие тела было обставлено также весьма секретно. ТРОЙГО захоронен на Преображенском кладбище под фамилией САЛАМАХИНА Петра Семеновича.

ПРИЛОЖЕНИЕ: Акт вскрытия

ПОМ НАЧ I ОТД ОО

(Озолин)

Оперуполномоченный:

(МАКСИМОВ)».

То, что происходило с о. Иоанном в ленинградской тюрьме, в точности неизвестно, но вряд ли он не подвергался новым допросам. Труп о. Тройго был направлен в прозекторскую Военно-медицинской академии для вскрытия: «Покойный роста 184 см. … Волосы на голове короткие, темно-белокурые с заметной проседью. Усы и борода короткие, того же вида. … Кости и хрящи носа целы, на спинке носа незначительная, небольшого размера, поверхностная ссадинка. Несколько подобных же ссадинок в левой скуловой области. Соответственно ссадинам, видны расширенные сосуды. … В области правого локтя на точке его сустава группа небольших ссадин. На передней наружной поверхности правой голени ближе границы нижней и средней 1/3 пузырь как бы от ожога с отслоившимся эпидер<мисом> и расширением сосудов на дне пузыря. Общее пространство занимаемое означенным изменением 9х4,5 см., края этих изменений ровны и общий вид места ожога овальный. Соответственно головке малоберцовой кости справа на коже осаднения на пространстве 2х1,2 см.». Т. е. протоколом, как можно предположить, зафиксирован по крайней мере один удар по лицу в левую скулу и следы падения о. Тройго на правый бок после этого удара, а также след недавнего сильного ожога на ноге.

Заключение судмедэксперта гласит: «Смерть ТРОЙГО И.И. последовала от нарушения деятельности жизненно-важных центров головного мозга, вследствие кровоизлияния в области 4-го и правого бокового мозговых желудочков, при размягчении правого полосатого тела мозга. Сверх означенного у покойного явление общего артериосклероза при значительном перерождении сердечной мышцы и признаках недостаточности сердца. Также изменены обе почки, где обнаруживаются признаки хронического почечного страдания в форме хронического нефрозо-нефрита. Надпочечники неполноценны, в печени застойные явления. Смерти предшествовали явления значительного общего повышения кровяного давления. Причина смерти естественная».

Акт вскрытия был взят уполномоченным Особого отдела ОГПУ в Ленинградском военном округе Паукером (который вел допросы о. Тройго) и возвращен не сразу. Является он первоначальным вариантом или был переделан, мы не знаем. Однако фраза «Смерти предшествовали явления значительного общего повышения кровяного давления» говорит о том, что о. Иоанн перед смертью подвергался моральному и физическому давлению, а даты в документах — о том, что его организм не выдержал почти трехнедельных издевательств.

Об аресте и смерти О. Тройго за рубежом стало известно не сразу. В хранящемся в архиве Ватикана документе от августа 1933 г. «Список католических священников в СССР (неполный)» о. Тройго охарактеризован так: «Очень энергичный и сильный. Нервно больной, под угрозой нового процесса и расстрела». 29 апреля 1934 г. апостольский нунций в Варшаве со слов прибывшего в польскую столицу больного епископа А. Малецкого, писал государственному секретарю Ватикана епископу Э. Пачелли о том, что о. Тройго находится в ссылке.

Имеются сведения о том, что о. Тройго («impazzito in carcere» — «сошедший с ума в тюрьме») был упомянут 24 января 1938 г. в итальянской радиопередаче о положении духовенства в СССР — «Elenchi Makabri: preti morti in prigione» («Списки убитых: священники, умершие в тюрьме»; подпись под текстом: T. N.)