Провозглашение 17 апреля 1905 года царского манифеста о веротерпимости принесло, наконец, долгожданную свободу вероисповедания и стало законным основанием для восстановления нормальной деятельности прежде угнетаемой в России Католической Церкви. Но для католического священнослужения страна продолжала быть закрытой: паспортная система и множество официальных постановлений практически не давали возможности его осуществлению.
Но еще большие сложности возникали для существования Русской Католической Церкви восточного обряда. Начало ее возникновения было положено тайным переходом в католичество двух православных священников: о. Николая ТОЛСТОГО (1894 год) и о. Алексея ЗЕРЧАНИНОВА (1896 год). А 21 мая 1908 года в Риме от имени Папы Римского о. Алексей ЗЕРЧАНИНОВ был провозглашен «главой миссии священников и мирян греко-славянского обряда, которые живут в русской империи и подчиняются лишь Папскому Престолу»[1]. Главным условием Ватикана для Русской Католической Церкви восточного обряда стало требование «строго следовать и не нарушать законов греко-славянского обряда, не допускать никакого смешения с латинским или каким-либо другим обрядом»[2].
Наступившая после разгрома первой русской революции 1905 года реакция сильно ухудшила положение Католической Церкви. Но особенно большие подозрения властей и архиереев Православной Церкви вызывала деятельность появившейся в Петербурге группы активных последователей идеи объединения церквей, создавшей первую общину русских католиков восточного обряда. Они провозглашали соблюдение во время службы православного обряда и проповедование на русском языке, но при этом исповедовали догмы католицизма и признавали Папу Римского главой Вселенской Церкви. После
7
долгих переговоров с властями русские католики добились в 1909 году открытия в Петербурге первой католической церкви восточного обряда Св. Духа.
7 января 1913 года в России вышел первый номер православно-католического журнала русских католиков «Слово Истины», в котором открыто провозглашался манифест русских католиков, призывающий к воссоединению Православной и Католической Церквей. Разразился скандал, и 21 февраля того же года церковь русских католиков была закрыта властями.
После победы февральской революции, в марте 1917 года опечатанная царской властью церковь русских католиков в Петрограде была опять открыта, и с Пасхальной литургии она стала их официальной приходской церковью. В марте же Временным Правительством, на основании выданных ранее Папой Римским документов, был утвержден, наконец, русский экзархат восточного обряда. И 29—31 мая 1917 года в Петрограде состоялся первый Русский Католический Собор под председательством митрополита Андрея ШЕПТИЦКОГО. На нем были приняты постановления, определившие каноническую структуру Российской Греко-Католической Церкви, временно подчиненной митрополиту Андрею ШЕПТИЦКОМУ. В 1922 году, после утверждения Папой Римским, экзархом русских католиков был официально провозглашен о. Леонид ФЕДОРОВ, а Российская Греко-Католическая Церковь была непосредственно подчинена Римскому престолу. Теперь казалось, что для русских католиков началась свободная жизнь...
«Только с падением царского режима <…> преследования кончились, и русские греко-католики могли приступить к организации церковных приходов. Таковых имеется пока на великорусской территории только два (в Петрограде и Москве) с пятью священниками и группою верующих около 1000 человек. Кроме этих сформированных приходов имеются еще отдельные ячейки, разбросанные по разным городам Республики»[3].
Это строки из «Прошения мирян греко-католической церкви», хранящегося в документах следственного дела о вскрытой в 1923—1924 годах органами ОГПУ «контрреволюционной организации» русских католиков Москвы и Петрограда. После очередного закрытия в декабре 1922 года церкви русских католиков в Петрограде прошение это было направлено Луначарскому, но, по-видимому, до адресата не дошло...
За деятельностью общин русских католиков в Москве и Петрограде органы ГПУ установили наблюдение с лета 1920 года, когда Патриарх Тихон публично объявил о своем сочувствии идее примирения Православной и Католической Церквей и благословил
8
проведение открытых собраний с чтением лекций и дискуссиями на эту тему.
Идея примирения Православной и Католической Церквей воспринималась в обществе неоднозначно. Многие православные (отчасти в результате политики царского правительства, умышленно представлявшего Католическую Церковь как исключительно латинскую и даже польскую) были твердо убеждены, что «уния» — это польская, иезуитская, папская хитрость, цель которой — обратить православных в католичество. Им возражал экзарх русских католиков о. Леонид ФЕДОРОВ — прекрасный оратор и проповедник:
«Главной целью мы считаем распространение и популяризацию самой идеи унии, распространение здравых представлений о католичестве и сближение с православным духовенством <...> Мы считаем, что соборное единство приведет к новому расцвету богопочитания в восточном обряде и усовершит его; догматы, исповедуемые Восточными Православными Церквами, должны оставаться неприкосновенными. <...> Становясь христианами-католиками <...> мы остаемся православными как в литургической жизни, так и в миру: мы соединяем православие и католицизм»[4].
В 1913 году в манифесте общины русских католиков «Наша программа», напечатанном в журнале «Слово Истины», объяснялось их отношение к православным и открыто провозглашалась любовь к России:
«Мы — плоть от ее плоти <...> мы живем ее национальной религиозной жизнью, мы чтим священные страницы нашей истории, чтим наших русских святых»[5].
Идеей сближения Православной и Католической Церквей была пронизана жизнь основанного о. Леонидом в первые послереволюционные годы в Петрограде женского ордена «Святого Семейства», «Общины сестер Святого Духа» и «Общества Иоанна Златоуста». В Москве же духовным центром русских католиков был дом о. Владимира и его жены Анны Ивановны АБРИКОСОВЫХ, где с дореволюционных времен действовала доминиканская община сестер-монахинь и после 1918 года начала создаваться доминиканская община братьев-монахов. И здесь в 1919—1922 годах проходили регулярные собрания, в которых принимали участие священнослужители — католики и православные, а также и ведущая столичная профессура. Об этих собраниях в ГПУ регулярно доносил «добровольный помощник». (Из вышедших в наше время воспоминаний теперь стало известно имя этого молодого человека, изъявившего желание стать католиком-монахом и обратившего на себя внимание
9
сестер-монахинь «особым благочестием»). Приведем выдержки из его донесений:
«<...> группа профессоров у АБРИКОСОВА занимается главным образом вопросами сохранения церкви и упрочения ея могущества. Наблюдением за этой группой установлено следующее: <...> 7-го февраля на квартире АБРИКОСОВА происходило заседание, посвященное покойному Папе Римскому, причем присутствующие были весьма рады, что новый Пала — ярый враг большевиков <...> В четверг 4-го мая <...> решено пропагандировать идеи единого антисоциалистического духовного фронта путем организации бесед на эти темы и сплочения одинаково мыслящих в группы <...> также решено <...> вести осторожно-умелый подбор сочувствующих, которым не открывать имен»[6].
Сколько было правды в его сообщениях, мы не знаем, но результат не замедлил сказаться: в апреле 1922 года была арестована большая группа православных священников, активно посещавших собрания на квартире АБРИКОСОВЫХ. Документов о том, как велось следствие, какие методы давления применялись чекистами к арестованным на допросах, в деле нет. Мы располагаем лишь показаниями обвиняемых, которые следователи позже будут использовать на процессе против русских католиков:
«Беседовавшие с нами католические богословы и не скрывали своего желания подчинить нас католикам-иезуитам (и что то же — Папе Римскому), уже одно это, по моему разумению, означало, что они хотели втянуть и нас в политику. <...> он высказал мысль создания единого антисоциалистического фронта для борьбы с неверием и большевиками под руководством или главенством Папы Римского, говорил о создании ячеек верующих, которые и составляют фундамент для организации борьбы с социалистическими идеями»[7].
По-видимому, именно донесения «наблюдателя» и свидетельства арестованных православных священников послужили основанием для ареста в сентябре 1922 года о. Владимира АБРИКОСОВА и вынесения ему приговора — «высшая мера наказания». Однако этот приговор был заменен «бессрочной высылкой за границу». 29 сентября 1922 года о. Владимир навсегда покинул Россию.
О положении Московской общины русских католиков после высылки о. Владимира говорят строки из посланного ему в Рим сообщения Анны Ивановны АБРИКОСОВОЙ, добровольно оставшейся в России и взявшей на себя руководство общиной:
«Я в полном смысле слова одна, с полуодетыми детьми, с разрывающимися на части сестрами, с юным, чудесным,
10
святым, но таким молодым священником о. Николаем [АЛЕКСАНДРОВЫМ — И. О.], который сам требует поддержки, с растерянными прихожанами, сама ожидая ареста, т. к. во время обыска забрали все наши уставы и правила»[8].
Действительно, сестры просто «разрывались»: давали уроки приходским детям, переводили и переписывали книги западных авторов, читали их вместе с прихожанами, ухаживали за больными, в общинной кухне кормили голодающих стариков — бездомных католиков. На их попечении находились еще и около десятка детей. Большого внимания требовала и община молодых монахов-католиков. На жизнь зарабатывали кто как мог — преподаванием, уборкой, шитьем. Все же это были не самые тяжелые времена.
5 декабря 1922 года власти закрыли все католические храмы Москвы и Петрограда, разнеслись слухи о предстоящем групповом процессе ксендзов. В конце декабря о. Леонид ФЕДОРОВ, предвидя свой возможный арест и готовя к такой же участи Анну Ивановну, писал ей:
«События развиваются весьма быстро и не в нашу пользу <...> Петроградское правительство предъявило свое veto, основываясь на том, что католическая церковь — это ячейка контрреволюционных организаций. Чтобы оправдать этот поклеп против нас, устраивается громкий процесс. Мы обвиняемся: в контр-революции, злостной агитации, в устройстве организаций для свержения советской власти, в использовании религиозных предрассудков народных масс для этой же цели <...> Привлеченным к суду грозит «высшая мера наказания» за систематическое сопротивление советской власти, т. е. расстрел. Кроме того, конечно, тюрьма и ссылка <...> Во всяком случае, если придет телеграмма на Ваше имя со словом “да”, это будет значить, что я арестован <...> Когда потом придет вторая телеграмма со словом “приезжайте”, то нужно, чтобы кто-нибудь привез сюда эти деньги <...> Много надежды на молитвы Ваши, Ваших сестер и о. Николая, а также и многих из числа прихожан. Не оставьте!
Предстоящий арест не страшил о. Леонида. 7 марта 1923 года он писал своему духовному руководителю митрополиту Андрею ШЕПТИЦКОМУ:
«Если дело дойдет до расстрелов, то жертвой, может быть, буду и я, чего мне, каюсь Вам, очень хотелось. Я убежден, что если прольется наша кровь и, притом, в возможно большем количестве, то это будет самое лучшее <...> иначе
11
мы будем не жить, а прозябать среди нашего темного, беспросветного “советского” быта»[10].
В марте 1923 года тринадцать католических священников-латинян с архиепископом Яном ЦЕПЛЯКОМ во главе и экзарх русских католиков Леонид ФЕДОРОВ были арестованы.
23—25 марта в Москве прошел судебный процесс над «контрреволюционной организацией» католиков. О. Леониду было предъявлено дополнительное обвинение в том, что он организовал протесты православного и католического духовенства против антицерковных мероприятий советской власти. О. Леонид отказался от защитника, взяв эту роль на себя, и во время судебного процесса заявил, что ни о какой свободе совести при советской власти не может быть речи. Его резкие ответы и заключительное слово вызвали восхищение присутствующих в зале:
«Я руководствуюсь советскими законами постольку, поскольку они не противоречат моей совести <...> Совесть выше закона <...> хотя мы и подчиняемся советской власти вполне искренне, но смотрим на нее как на наказание Божие за грехи наши <…> Вся моя жизнь была построена на двух элементах: на любви к Родине, которую я обожаю, и на любви к Церкви, к которой я присоединился»[11].
Твердое отстаивание идеи воссоединения церквей о. Леонидом вызвало гневную отповедь прокурора Крыленко, обвинившего его в создании общего фронта против коммунизма, и стало причиной сурового приговора обвиняемому:
«Это он собрал вместе православных и католиков для противодействия власти. Это он устраивал общин фронт против коммунизма»[12].
Громкий процесс, по глубокому убеждению о. Леонида, послужил только к торжеству движения русских католиков, об этом он писал из Лефортовской тюрьмы после своего осуждения:
«Среди латинских сутан и бритых лиц выделялась моя борода, вызывая всеобщее недоумение: что же это такое, значит, и ТАКИЕ католики бывают. Стоустая молва через газеты пронесла теперь в самые укромные уголки России отголоски процесса, а вместе с тем и рассказы о русской католической церкви и ее экзархе. Это уже теперь неотъемлемый исторический факт. Так как я уже знал заранее, что мы обречены, и что ни о какой справедливости на суде речи быть не может, то старался с честью выйти из создавшегося положения»[13].
Заметим, что после процесса отношение местных властей к русским
12
католикам стало более жестким, чем к католикам-латинянам. Когда летом 1923 года открылись все ранее опечатанные католические храмы Петрограда, церковь Св. Духа приходской общины русских католиков так и осталась закрытой. На неоднократные просьбы верующих о ее открытии был получен категорический отказ представителя власти, который заявил:
«ФЕДОРОВ слишком опасный человек <...> в подлую федоровскую церковь пойдут миллионы, пойдут в католическую интернациональную организацию! Не просите, вопрос решен: церковь будет ликвидирована»[14].
Ожидание приближающегося ареста постоянно тревожило и Анну Ивановну. Из ее писем в Рим ясно видно, что она предвидела свое и сестер-монахинь будущее и готовилась к неизбежному:
«Христос хочет теперь в России только отдельных жертв, идущих на полное заклание, вроде сестер. Так что, мне кажется, теперь не время каких-то мер, а время только рыцарства и святости, а главное — жертвы и смирения <...> Послушание до крестной смерти и смирение — вот те две добродетели, которые я проповедую сестрам»[15].
Ее предвидение скоро оправдалось. С 12 по 16 ноября 1923 года в Москве была арестована группа русских католиков: о. Николай АЛЕКСАНДРОВ, Анна Ивановна АБРИКОСОВА, Донат НОВИЦКИЙ, Владимир БАЛАШЕВ и девять сестер-монахинь. В «Постановлении на арест» причины их задержания сформулированы так:
«<...> СО ОГПУ произведены обыски и аресты лиц, возглавляющих общину греко-восточных католиков, во главе которой стояла гр-ка АБРИКОСОВА Анна Ивановна <...> Ликвидацию мы произвели на основании имеющихся агентурных сведений о том, что Московская община имеет тесную связь, во-первых, с АБРИКОСОВЫМ, находящимся в Риме, как представителем Паны, а, во-вторых, с кругами, собирающими материалы о положении в Советской России, которые должны служить как обвинительный материал против СССР <…> Сведения эти собирались в России и переправлялись через иностранные миссии за границу. Произведенной операцией шпионская деятельность лиц, возглавляющих эту общину, вполне подтвердилась и выявила их тесную связь с экзархом Леонидом ФЕДОРОВЫМ, осужденным <...> на 10 лет и содержащимся в Лефортовской тюрьме»[16].
Все арестованные сестры-монахини были помещены в одиночные камеры, чтобы пресечь между ними контакты в период следствия.
13
Однако уже 16 ноября комендант тюрьмы докладывал в ГПУ о возникших трудностях:
«Согласно Вашей служебной записке, что прибывшие заключенные <...> должны быть изолированы друг от друга, что выполнить не представляется возможным по следующим соображениям <...> нет гарантий в том, что они не могут сноситься между собой, ибо они могут проделывать это посредством переговоров через форточки и дверные волчки, а тем более, что женский прогулочный двор находится перед окнами этих одиночек, то нет сомнения и в том, что <...> находящиеся в камерах заключенные могут подойти к окну и вести с ними разговоры через форточку»[17].
Комендант тюрьмы имел основания для подобного рапорта: арестованные действительно переговаривались, перестукивались по водопроводным трубам, сообщая, кто где сидит, кто допрошен, какие вопросы задают следователи, а главное, морально поддерживали друг друга. Многие сестры вообще отказались давать показания, касающиеся других сестер, и особенно их игуменьи Анны Ивановны, хотя такой отказ грозил увеличением срока наказания.
Пока в Москве шли допросы, в Петроград была направлена шифротелеграмма о необходимости проведения арестов в Петроградской общине католиков:
«<...> считаю необходимым в самом срочном порядке (ранее, чем до них дойдут слухи о ликвидации в Москве) произвести самые тщательные обыски <...> Необходимо обнаружить и арестовать гр. ДАНЗАС Юлию Николаевну (сестра Иустина), так как она является одним из серьезных руководителей, а также держала связь с экзархом ФЕДОРОВЫМ <...> Сообщите срочно в копиях добытое путем обыска»[18].
17 ноября 1923 года были арестованы Юлия ДАНЗАС, священник о. Иоанн ДЕЙБНЕР, монахини Люция ЧЕХОВСКАЯ и Капитолина ПОДЛИВАХИНА. Но в Москве не успокоились, и 23 ноября в Петроград отсылается следующая шифротелеграмма:
«Главарей необходимо арестовать. В отношении остальных, в зависимости от активности, поступить по Вашему усмотрению <...> При обысках искать необходимо: разного рода письменные связи с другими городами, заграницей, экзархом ФЕДОРОВЫМ, разного рода вырезки из газет о фашистском движении, церковном движении, гонениях на католическую церковь»[19].
Ответом Петроградского ГПУ стали аресты 29 ноября католического священника о. Епифания АКУЛОВА и двух католиков. Всех
14
арестованных отправили в Москву. А 10 января 1924 года были арестованы еще шесть женщин-католичек, которых осудили уже в Петрограде.
Аресты русских католиков продолжались и в Москве. Среди арестованных 5 декабря 1923 года и 8—10 марта 1924 года были и последние тринадцать сестер Абрикосовской общины.
Итак, обратимся к материалам следствия. «Дело» Анны Ивановны АБРИКОСОВОЙ начинается с «Анкеты арестованного», где на вопрос «отношение к советской власти» она ответила: «К советской власти отношусь лояльно, ибо она дала возможность молиться на родном языке»[20]. Когда же речь шла о католических общинах, именах, адресах священников в других городах, Анна Ивановна неизменно отвечала — «не знаю, не помню». Но о создании католической общины монахинь ее настоятельница, Анна Ивановна, дала подробные показания:
«Цель общины — духовное совершенствование вступивших в нее путем молитвы, покаяния и серьезной работы над своими недостатками <...> Каждая сестра по собственному желанию могла путем особого акта посвятить себя определенной идее. Такие посвящения делаются исключительно с ведома старшей сестры, и никто из сестер об этом не знает <...> Например, ЕНТКЕВИЧ своим актом посвятила себя идее спасения России. Под термином “Спасение России” мы понимаем спасение душ русских людей».
О своей переписке с мужем и о созданном им в Риме «Комитете русских католиков», который органы ГПУ считали «контрреволюционной организацией для борьбы с советской властью», она показала следующее:
«Я посылала ему, кроме писем, газеты и вырезки из газет с целью информации о. Владимира, как трактуют в Советской России вопросы духовной жизни <...> Извещение об образовании в Риме “Комитета русских католиков” во главе с моим мужем В. АБРИКОСОВЫМ <...> я получила от о. Владимира в начале 1923 года <...> о. Владимир писал, что комитет этот образован для русских, живущих за границей, чтобы они могли сохранить свой восточный обряд и предохранить их от облатинивания».
В качестве доказательства вины Анне Ивановне были предъявлены найденное при обыске у Владимира БАЛАШЕВА «Открытое письмо тридцати русских католиков», в котором подробно описывались преследования верующих в России, и многочисленные вырезки из газет об арестах как католиков, так и православных. Касаясь найденных документов, Владимир БАЛАШЕВ на допросе заявил:
15
«Найденные у меня вырезки из газет я собираю, т. к. интересуюсь положением православной церкви <...> вырезки предназначены для отправки Римскому Папе»[21].
Изъятое «Открытое письмо тридцати русских католиков», которое, по заявлению Анны Ивановны, предназначалось для отправки в Рим, дало следствию возможность выдвинуть обвинение в том, что «в общине печатались и распространялись письма нелегального характера»[22].
То, что ГПУ всеми силами старалось доказать «террористические намерения руководителей общины», демонстрируют материалы допросов сестер-монахинь. Вот, например, выдержка из протокола допроса сестры Анны СЕРЕБРЕННИКОВОЙ:
«— Скажите, если Вам Ваше духовное начальство велит сделать какое-либо дело, выходящее из рамок духовного отношения, например, стрелять в кого-нибудь или в этом роде, Вы должны, согласно Вашим правилам, безропотно подчиниться?
— Никогда мне духовное начальство не может дать такого распоряжения, и вообще, такие распоряжения чужды всему укладу нашей жизни. Никогда не давались мне такие распоряжения, и не хочу даже себе представлять, чтобы давалось что-либо подобное»[23].
Подобные вопросы, задававшиеся на следствии практически всем сестрам общины, возникли, очевидно, и в связи с пространными показаниями «брата-монаха» («наблюдателя». — И. О.), выступавшего в качестве свидетеля:
«Относительно общего характера воспитания в общине нужно отметить строгую дисциплинарную подчиненность всех сестер игуменье общины н готовность, не рассуждая и пунктуально, выполнять каждое ее приказание <...> Из бесед я убедился в строгой солидарности всех отдельных мнений по ряду различных церковных вопросов, а также в известном характере сагитированности этих лиц в смысле согласия в любой момент в любом виде подчиняться требованиям церкви. При этой системе весь организм мог успешно скрывать любую, постороннюю целям монастыря, деятельность»[24].
Версию следствия — создание нелегальной организации для борьбы с советской властью — подтверждали и вынужденные, возможно, написанные под диктовку следователя показания некоторых уже осужденных православных священников, посещавших собрания в квартире АБРИКОСОВЫХ:
16
«Означенные лица представляли из себя организацию, которая своими действиями способствовала мировой контрреволюции, выразившейся <…> в организации контрреволюционного похода против советской власти <...> На собрании говорилось о создании ячеек из 3—5 человек верующих, которые составляют базу организации для борьбы с социалистическими идеями»[25].
Итак, вина подследственных была «доказана». 19 мая 1924 года по Постановлению Коллегии ОГПУ Анна Ивановна АБРИКОСОВА, «как руководительница Московской контрреволюционной организации, имевшей связь с Высшим монархическим Советом за границей»[26], была приговорена по ст. 61 и 66 УК РСФСР к 10 годам тюремного заключения.
Тот же срок получили о. Николай АЛЕКСАНДРОВ, о. Иоанн ДЕЙБНЕР, о. Епифаний АКУЛОВ, Владимир БАЛАШЕВ и Донат НОВИЦКИЙ, а также сестры-монахини Юлия ДАНЗАС, Анна СЕРЕБРЕННИКОВА и Капитолина ПОДЛИВАХИНА. Остальные сестры были приговорены к ссылке на срок от 3 до 5 лет. Ни одна из осужденных не подписала отречения от католичества. Общее настроение соединенных перед этапом в пересыльной камере сестер передают слова Анны Ивановны, записанные одной из них:
«Вероятно, каждая из вас, возлюбив Господа и следуя за ним, не раз в душе просила Христа дать ей возможность соучаствовать в Его страданиях. Так вот, этот момент теперь наступил. Теперь осуществляется ваше желание страдать ради Него»[27].
* * *
В июне 1924 года был арестован последний в Петрограде священник русских католиков о. Алексей ЗЕРЧАНИНОВ. С отправкой его в ссылку в Сибирь община русских католиков в Петрограде почти прекратила свое существование.
В Московской общине на свободе остались три сестры: тяжело больная Татьяна ГАЛКИНА, освобожденная от наказания из-за болезни, Александра БАЛАШЕВА, оставленная органами ГПУ для ухода за больной, и последняя из поступивших в общину сестер, Нюра ЗОЛКИНА. Эти женщины делали все, чтобы облегчить участь осужденных, посылая деньги и продукты в политизоляторы, на Соловки, в места поселений.
В сентябре 1926 года сестер и братьев-доминиканцев, не арестованных по Абрикосовскому делу, посетил епископ Пий НЕВЕ. Об этом визите он писал в Рим о. Владимиру АБРИКОСОВУ:
17
«<...> я нашел их в хорошем настроении, преданных Католической Церквн, самоотверженно облегчающими участь сирот и узников Христа, которые, как мы знаем, счастливы пострадать за дело Палы. Мы всенародно молились о них <...> Я успел передать необходимые средства в момент, когда сообщение с Соловками прерывается на долгие зимние месяцы и будет невозможно послать туда даже малейшее утешение исповедующим нашу святую веру»[28].
Тем временем кампания против католического духовенства охватила всю страну. Священнослужителей неизменно обвиняли в «шпионаже» в пользу иностранной державы, и, надо сказать, чекистам удавалось получать признательные показания арестованных. Особый размах кампания приобрела на Украине.
Похоже, именно чекистами было проинициировано открытое письмо Папе Римскому католического священника восточного обряда о. Николая ТОЛСТОГО, служившего в костеле Одессы. Опубликованное вначале в газете «Известия Одессы», 27 января 1926 года письмо было перепечатано газетой «Известия». В редакционном вступлении, предваряющем публикацию, говорилось:
«В этом письме католический священник сообщает о непонятных действиях <...> польского духовенства, которое полностью подчинило себе Восточную церковь, подавляет все духовенство, превратило Церковь в орудие политической борьбы и посредством латинизации полонизирует Церковь».
Далее в письме о. Николая утверждалось, что Католическая Церковь должна держаться в стороне от политики, однако на Украине ксендзы служат проводниками политики Польши. Поэтому он вполне разделяет отношение властей к таким священнослужителям и согласен с их арестом и осуждением, ведь действительно:
«Какое правительство будет терпеть подобных лиц, которые, будучи служителями культа, одновременно являются тайными политическими агентами соседнего государства? Можно ли их считать мучениками в случае их законного наказания за их подпольную агитацию? При помощи своего деморализующего влияния и иностранных денег они сбивают с толку наших священников, которые материально зависят от них».
О. Николай заявил, что служит священником уже тридцать пять лет, что неоднократно был подвергнут царским правительством высылкам за неустанные старания заключить союз между Православной и Католической Церквами и что за это не раз получал благословение и благодарность из Ватикана. Завершая письмо уверениями, что в настоящий момент сложились весьма благоприятные обстоятельства для воссоединения, о. Николай предлагал для реализации заветной цели назначать епископов непосредственно
18
из Рима, чтобы исключить зависимость российского духовенства от агентов Польши.
Следствием этого обращения стало требование властей ко всем католическим священнослужителям и приходским общинам немедленно подписать заявления с осуждением арестованных ксендзов, обвинявшихся в шпионаже. Когда же один из одесских священников упрекнул о. Николая в низости его поступка, тот объяснил:
«Я написал Святейшему Отцу; я знаю, что он получил мое письмо; он не ответил, но я смогу принудить его ответить мне»[29].
Маловероятно, что за открытым письмом о. Николая стояло только его уязвленное самолюбие, хотя амбиции его были велики. Но главное, что это письмо было использовано чекистами в полной мере и в самый благоприятный момент, чтобы провести массовые аресты ксендзов на Украине, причем с «одобрения общественности».
Показательна реакция на этот поступок о. Николая католического священника в Макеевке Донецкой области о. Эжена НЕВЕ, тайно возведенного позже в сан епископа Пия НЕВЕ. Он оценил поступок о. Николая как «предательство и отступничество» и с тех пор относился к нему с большим недоверием. Отметим лишь, что в 1928 году, по причинам личного характера, о. Николай «снял с себя сан» и прекратил служить в храме.
* * *
В феврале 1926 года скончалась Татьяна ГАЛКИНА, а летом 1927 года была арестована, осуждена и отправлена на 3 года в Соловки Александра БАЛАШЕВА. Заботы об осужденных взяла на себя последняя остававшаяся на свободе сестра общины Нюра ЗОЛКИНА. Около тридцати пока еще не арестованных русских католиков в Москве объединились вокруг католического священника о. Сергия СОЛОВЬЕВА, племянника Владимира СОЛОВЬЕВА, также посвятившего себя делу единения церквей. Официально о. Сергий не был зарегистрирован в качестве священника, как и его католическая община, но был достаточно известен в церковных кругах: его приглашали совершать богослужения, на его службах часто присутствовали епископы, ему исповедались многие верующие. Ксендз польского храма Божьей Матери на М. Грузинской улице позволял ему совершать литургию по восточному обряду на боковом престоле своего храма. О том, как создавалась его община, о. Сергий на допросе рассказал подробно:
«Из года в год мною принимались новые члены общества. Они собирались у меня на квартире, кроме того, на квартирах других восточников. Часто беседовали на текущие
19
политические и экономические темы. Кроме того, мы обсуждали, делились впечатлениями о положении з/к и высланных восточников, имея в виду организацию им материальной помощи»[30].
Епископ Пий НЕВЕ познакомился с о. Сергием в 1926 году и после первой же встречи писал о нем в Рим: «У меня сложилось хорошее впечатление от его первых высказываний»[31]. Они стали переписываться, а после переезда НЕВЕ в Москву — и встречаться. 18 октября 1926 года о. Сергий, в отсутствие экзарха Леонида ФЕДОРОВА, был назначен вице-экзархом русских католиков, о чем на допросе он покажет:
«НЕВЕ выдвинул перед Римом мою кандидатуру и после санкции, полученной из Рима, предполагаю через французское или итальянское посольство, передал мне о моем назначении»[32].
В апреле 1926 года был досрочно освобожден из тюрьмы (с запретом проживания в 6 крупных городах) о. Леонид ФЕДОРОВ. Местом жительства он выбрал Калугу, где настоятелем католического храма служил знакомый ему ксендз. При посещении Москвы о. Леонид встретился с о. Сергием и членами его общины и остался «очень доволен его священническим подвижничеством в это тяжелое время».
Но на свободе о. Леонид ФЕДОРОВ пробыл недолго. Его активная пасторская деятельность в Калуге и особенно в центре униатского движения Могилеве, где о. Леонида восторженно принимали прихожане — как «униатского владыку», опять привлекла внимание чекистов. 10 августа 1926 года он был арестован в Могилеве, вывезен в Москву, 26 октября вновь осужден и отправлен на 3 года на Соловки.
* * *
Один из последних остававшихся на воле католических священников восточного обряда, о. Потапий ЕМЕЛЬЯНОВ был арестован 27 января 1927 года в своем приходе, в селе Нижняя Богдановка Донецкой области, где католическая община была зарегистрирована уже в 1918 году. При обыске у него изъяли письма епископа Пия НЕВЕ, многие строки которых послужили основанием для обвинения о. Потапия в «контрреволюционной деятельности». Вменялось ему в вину и многократное получение материальной помощи от Ватикана через епископа Пия НЕВЕ. О. Потапий объяснял, что передавал в голодные годы деньги и продукты своим прихожанам — крестьянам села Нижняя Богдановка, и факта получения помощи не отрицал:
20
«В 1922 г. в СССР приезжала Папская миссия, один из представителей которой находился в Ростове. От него я получал периодически материальную помощь не только деньгами, но и продуктами питания н одеждой»[33].
Однако следствие помощь нуждающимся крестьянам квалифицировало как подкуп православных с целью обращения их в католическую веру, и чекистам удалось получить необходимые показания нескольких крестьян—«свидетелей». В следственном деле о. Потапия эти показания есть. 12 сентября 1927 года по Постановлению Коллегии ОГПУ о. Потапий ЕМЕЛЬЯНОВ был приговорен к 10 годам концлагеря и отправлен на Соловки.
* * *
В апреле 1928 года, используя материалы следственных дел о. Потапия и его прихожан, а также донесения своих «добровольных помощников», чекисты доказывали необходимость расширения агентурной работы в католических приходских общинах и увеличения расходов на вербовку ксендзов и верующих:
«В последнее время мы располагаем неопровержимыми данными о том, что Ватикан занялся усиленной работой по распространению унии в СССР, ставя себе, как конечную цель, соединение православной и католической церквей для того, чтобы создать единую контрреволюционную церковь. Свою работу Ватикан проводит через специально назначенного нелегального епископа, ассигновывая для этой цели колоссальные средства, которыми священнослужители оперируют в виде раздачи денежных средств <…> священнослужителям, желающим переходить в унию <...> Этим преследуется цель соблазнять православное духовенство и верующих н заинтересовать их материально»[34].
Справедливость этого тезиса органы ГПУ «с блеском» подтвердили в ходе следствия по делу Соловьевской общины русских католиков.
В начале 1928 года, после провозглашения митрополитом Сергием (СТРАГОРОДСКИМ) знаменитой декларации о лояльности Православной Церкви советской власти, произошел раскол духовенства на два лагеря. У о. Сергия СОЛОВЬЕВА возникла идея объединения русских католиков с православным духовенством, отошедшим от митрополита Сергия. Для осуществления замысла он составил по этому поводу обращение и распечатал его во множестве копий на пишущей машинке.
Епископ Пий НЕВЕ, расценивший действия о. Сергия как безрассудство, забрал у него все копии и сжег, но он не подозревал,
21
что о. Сергий сохранил у себя два экземпляра. Один из них, найденный при обыске у знакомых о. Сергия, и стал поводом для обвинения его в антисоветской деятельности.
Через три года на следствии о. Сергий вынужден будет оценить свой поступок как «крупный факт антисоветской деятельности»:
«Свою декларацию к “иосифовцам”[35] я составил с призывом к присоединению “иосифовцев” к Риму. Хотя обе эти силы стоят на разных религиозных позициях, но, учитывая их враждебное отношение к соввласти, я рассчитывал, что именно это враждебное отношение и Рима, и «иосифовцев» к соввласти может их объединить для общей борьбы с соввластью <...> Это обращение я понес на санкцию к епископу НЕВЕ, но тот счел, что обращение является несвоевременным н опасным лично для меня, а также и для других»[36].
Надо сказать, что для ОГПУ важнее всего в признаниях о. Сергия стало его свидетельство о том, что епископ Пий НЕВЕ постоянно руководил им.
20 февраля 1929 года был арестован ксендз польского храма Божьей Матери, где, как уже говорилось, молились на службах о. Сергия члены его общины. Обвиненного в шпионаже и участии в «контрреволюционной организации» ксендза 3 мая, однако, освободили «под подписку» и дело его прекратили. С этого момента он отказал о. Сергию в совершении служб в своем храме. Сделал он это, очевидно, по указанию чекистов. Отметим к тому же, что вымышленные показания этого «добровольного помощника» фигурируют в материалах многих следственных дел русских католиков.
О. Сергий со своей общиной оказался в сложном положении: совершать службы в московских православных храмах он не решался, так как могли пойти разговоры о его возвращении в православие, а первое же богослужение в католическом храме Св. Людовика, где настоятелем был епископ Пий НЕВЕ, могло закончиться арестом. Оставался единственный выход — совершать службы в православных церквах под Москвой у знакомых священников (его бывших студентов), которые приняли бы его. Однако это порождало большие трудности для членов его общины. Поэтому-то редкие встречи членов общины на квартире о. Сергия — единственная возможность общения — были так важны для них.
15 февраля 1931 года о. Сергий, о. Александр ВАСИЛЬЕВ и восемь членов общины были арестованы. Первые же вопросы на следствии касались финансовой помощи из Ватикана, и о. Сергий не отрицал факта получения денег для общины и показал, что:
«Источники получения средств для помощи з/к — от НЕВЕ
22
<…> НЕВЕ давал нам средства ежемесячно, систематически, из заграничных источников»[37].
Получение денег о. Сергием от епископа Пия НЕВЕ, представителя Ватикана, давало следствию возможность разыграть карту шпионажа и интервенции, поэтому-то так важны были показания, что деньги передавались в обмен на шпионскую информацию в пользу Ватикана и Франции. И нужные показания дал свидетель из числа «добровольных помощников» ГПУ:
«СОЛОВЬЕВ в беседах со мной проявлял исключительную осведомленность о важнейших политических фактах в СССР <...> Он имеет интересные знакомства среди инженеров и профессуры и православного духовенства, и эти знакомства СОЛОВЬЕВ использует <...> в целях получения ряда сведений и передачи их НЕВЕ <…> а от НЕВЕ получал исчерпывающие указания <...> Вся эта община восточников рассматривалась НЕВЕ как одна из вспомогательных сил, долженствующих помочь Франции в ее деятельности против СССР»[38].
Следует заметить, что с самого начала следствия о. Сергий начал подписывать самые тяжелые обвинения против себя и членов общины. В воспоминаниях выживших сестер общины причинами такого поведения и последующей душевной болезни священника назывались постоянные угрозы арестовать его дочерей и лживые уверения следователя о расстреле епископа Пия НЕВЕ. Но материалы дела и слова, сказанные о. Сергием после освобождения близким: «Я всех предал»[39], — говорят о его душевном сломе с первых же допросов.
В следственном деле о. Сергия находится акт медицинской комиссии от 10 мая 1931 года:
«<...> нервно-психическое расстройство. Нуждается в специальном лечении, которое в настоящее время начато в больнице при Бутырском изоляторе».
Очевидно, в таком состоянии были написаны 6 августа 1931 года два варианта письма-отречения, которого добивалось от о. Сергия следствие. Приведем выдержку:
«Я, СОЛОВЬЕВ Сергей Михайлович, вице-экзарх восточно-католической церкви в СССР, не желаю больше иметь никакой связи с ксендзами, католиками-поляками, ибо их деятельность бывает направлена под прикрытием религии против СССР <…> Кроме того, не желаю иметь связи с епископом НЕВЕ, иностранным подданным, ибо епископ НЕВЕ, которого я всегда уважал н считал как человека
23
высокой духовной жизни, кроме этого играет определенную роль как представитель буржуазной Франции»[40].
Обвинения, подписанные против себя о, Сергием, читать тяжело. Именно таких показаний ждали от него следователи, о чем свидетельствует сделанное ими подчеркивание строк:
«Я не принадлежу к толстовцам и в беседах указывал моим единомышленникам, что Христос на землю принес не только мир, но и меч. Одним из исходов из создавшегося тяжелого положения католической церкви в СССР мне представлялась интервенция, о которой я беседовал с моими единомышленниками, хотя всегда считал, что интервенция связана с большим злом».
Обращение в католическую веру молодых девушек-евреек, тайное принятие под защиту Ватикана православного священника о. Александра ВАСИЛЬЕВА — вот те обвинения, которые подтверждал на допросах о. Сергий. Подписанные им протоколы следователи предъявляли на допросах его духовным чадам. Это ставило их в безвыходное положение, ибо они полностью отрицали любые обвинения в адрес о. Сергия.
Об о. Александре ВАСИЛЬЕВЕ надо рассказать подробнее. Очевидно, следить за ним начали задолго до ареста: в «деле» есть донос на него от 30 октября 1930 года. Вот выдержка из этого документа:
«Священник ВАСИЛЬЕВ А.П. 25.10.30 во время всенощной выступал с проповедью, в которой, обращаясь к гражданам, сказал: “Если вас сейчас давят, чады мои, то это недолго будет, потерпите, молитесь царице небесной, и она вам поможет освободиться от давящего вас ига”».
О. Александр присутствовал на многих встречах о. Сергея с епископом Пием НЕВЕ, часто бывал в храме Св. Людовика на службах, и ему трудно было отрицать знакомство со многими членами Соловьевской общины — как явными, так и тайными католиками. В его показаниях появляются эти имена, уже знакомые чекистам по доносам «добровольных помощников». Приведем выдержки из показаний о. Александра:
«Во время многочисленных визитов к епископу НЕВЕ меня крайне поражала отличная осведомленность НЕВЕ в делах православной церкви. Такая осведомленность могла являться только результатом наличия у НЕВЕ информаторов из среды православных священников. Предполагаю, что такими информаторами являлись настоятель Петровского монастыря епископ Варфоломей и СОЛОВЬЕВ С.М. НЕВЕ, говоря об этих лицах, неизменно отзывался о них с большой похвалой и одобрением».
В следственном деле подшит документ, написанный рукой
24
о. Александра, по-видимому, перед предъявлением ему окончательного обвинения. Это то самое «отречение от веры», которого так упорно добивались чекисты, гарантируя при этом заменить расстрел лагерным сроком:
«Я считаю, что соввласть, в лице ее органов ОГПУ, сделала хорошо, арестовав меня, ибо арест дал мне возможность впервые за много лет, быть может, в первый раз в жизни остаться с самим собой и оценить свою жизнь и свои действия. Я задаю себе первый вопрос: в тон исполинской борьбе — меньшинства богатых, сытых, праздных и огромного подавляющего большинства, имеющих лишь руки для добывания хлеба, — где мне быть? Против кого я стану? Для меня вопрос так решен. Навозом, пушечным мясом, как хотят сделать меня иностранные буржуа, духовенство всех религий, я не хочу быть».
В противоположность о. Сергию и о. Александру — духовных пастырей общины русских католиков, поведение во время следствия сестер-монахинь говорит об удивительной стойкости. Приведем выдержки из протоколов допросов:
«Нора РУБАШЕВА: Считаю необходимым заявить о своем враждебном отношении к соввласти. Я считаю, что коммунизм несовместим с христианством, между ними — борьба, и в этой борьбе я всецело на стороне христианства против коммунизма. Борьба соввласти с религией и “религиозным дурманом”, как выражаются коммунисты, также заставляет меня относиться враждебно к соввласти».
«Анатолия НОВИЦКАЯ: На мне лежала помощь восточным священникам, сосланным соввластью на Соловки за контрреволюционную деятельность и шпионаж. Я же лично и все восточники считали, что они сосланы не за контрреволюционную деятельность и шпионаж, а за религиозную деятельность, и расцениваем это как гонение на религию».
«Кто именно меня крестил и где происходило крещение, назвать отказываюсь».
Последние слова принадлежат арестованной студентке юридического факультета МГУ Виктории БУРВАССЕР, перешедшей под руководством о. Сергия в марте 1930 года из иудейства в католичество. 29 апреля 1931 года был составлен акт о ее смерти после операции в тюремной больнице, а 20 мая дело прекратили «за смертью обвиняемой».
Настроение сестер-монахинь Соловьевской общины очень точно выражают строки из письма Тамары САПОЖНИКОВОЙ, посланного ее духовной дочери, новообращенной католичке:
«Чем дольше, тем больше крест усугубляется, и тем более готовиться на все до конца. Крест, да еще такой, как страдать за Господа Бога, за веру, нечто столь великое, чего
25
мы не достойны, и только по милосердию Своему и исключительной любви к нам Господь нам его дарует»[41].
1 августа 1931 года всем арестованным было предъявлено «Обвинительное заключение», а 18 августа Коллегия ОГПУ приговорила: о. Александра — к 10 годам ИТЛ, сестер общины — к 3—5 годам ИТЛ или ссылки.
Что касается о. Сергия СОЛОВЬЕВА, то он был приговорен к 10 годам ИТЛ с заменой на высылку в Казахстан. 30 августа 1931 года медицинская комиссия дала заключение о его состоянии здоровья:
«<...> как душевно больной хроник должен быть направлен в психиатрическую колонию для лечения и содержания».
На основании этого акта 7 октября о. Сергий был освобожден от отбытия наказания, а 23 октября выдан родственникам. Извещенный о болезни о. Сергия, епископ Пий НЕВЕ 31 августа писал в Рим:
«Да будет Господь милостив к нему. Это был мужественный человек! Единственный священник, который был предан мне <...> Какая мука видеть, что столько людей страдает из-за меня и на протяжении стольких лет!»[42].
* * *
Отбыв 9 лет в заключении, Анна Ивановна АБРИКОСОВА 9 августа 1932 года была освобождена досрочно после хирургической операции в больнице Бутырской тюрьмы. Получив запрещение проживать в 6 крупных городах, она вместе с сестрой Раисой КРЫЛЕВСКОЙ поселилась в Костроме. В первые же свои поездки в Москву для продолжения лечения она встретилась с уже освободившимися из ссылок сестрами общины Верой ЦВЕТКОВОЙ, Софьей ЭЙСМОНТ и Еленой ВАХЕВИЧ. После тюрьмы, этапов, изоляторов она с волнением ожидала встречи со своими духовными дочерьми, и они не разочаровали ее. Об этом позже, будучи вновь арестована, она покажет на допросе:
«По освобождении из изолятора я, находясь в Москве, восстановила связь с группой лиц, осужденных Коллегией ОГПУ в 1923 году <...> Восстанавливая с ними связь, я преследовала цель узнать, в каком политическом и духовном состоянии они находятся после ареста, административной ссылки и отбытия минусных пунктов. После встреч с ними я убедилась в том, что они остались при своем старой мировоззрении»[43].
Говоря так, Анна Ивановна имела в виду их верность Католической Церкви, которой и сама оставалась верна. Вот что писал
26
15 августа 1932 года епископ Пий НЕВЕ, передавая в Рим свое впечатление от знакомства с Анной Ивановной:
«Эта женщина — настоящая исповедница веры, очень мужественная; чувствуешь себя ничтожным перед людьми такой закваски. Она еще плохо выглядит, у нее действует только правая рука, левая парализована»[44].
Поездки в Москву, общение с сестрами вызывали недовольство властей, и Анну Ивановну предупредили через Е.П. ПЕШКОВУ, что ее переписка с сестрами рассматривается властями как «контр-революционная деятельность». Тогда же Е.П. ПЕШКОВА настойчиво советовала ей добиваться визы на выезд к мужу за границу. Анна Ивановна ответила: «Я абсолютно не намерена покидать Россию»[45]. Но в России ее ожидали только тюрьмы и лагеря.
27—30 июля 1933 года были арестованы Камилла КРУШЕЛЬНИЦКАЯ и студентка МГУ Анна БРИЛЛИАНТОВА — участники второго процесса по делу А.И. АБРИКОСОВОЙ. Причем Анна БРИЛЛИАНТОВА была представлена следствием как член молодежной группы организации католиков и, одновременно, как член молодежной группы ученых-биологов, создавших «Лампартию» и ее молодежную секцию — «Ламсомол»[46]. На допросах Анна подтвердила свое знакомство с членами этой партии и приверженность следующему постулату «неоламаркизма», которым члены «Лампартии» объясняли все экономические провалы в СССР:
«Люди умственного труда в течение ряда веков, иначе говоря, дворянство и интеллигенция, из рода в род передают свои способности и более развитой склад ума <...> Класс рабочих н крестьян — это класс людей со слабо развитым умом, так как является потомками неодаренного поколения. Из того, что во главе руководства и управления советским государством стоят люди, неспособные к этому в силу отсутствия соответствующей наследственности, вытекает, что в данный момент советская система экономики н все народное хозяйство находится в критическом состоянии»[47].
Следует отметить, что руководители «Лампартии» были осуждены еще в 1930 году, освобожденный же досрочно единственный участник молодежной группы «Ламсомола» дал показания против Анны в качестве свидетеля. Но это не помешало следствию в «Обвинительном заключении» по второму делу Абрикосовской общины отметить попытки русских католиков блокироваться с «другими контрреволюционными организациями, а именно с подпольным
27
кружком ламаркистов, чтобы связаться с идеалистической группой научных работников»[48].
В следственном деле представлены также показания свидетелей, передававших рассказы Анны в МГУ об избиениях и пытках арестованных, о чем она слышала, и о голоде и обнищании крестьянства, что наблюдала сама:
«Она говорила, что не может примириться с мыслью о том, что сосланные на Север массами погибают и что среди них много есть и невинно пострадавших <...> Она считает, что виновна в этом вся советская система в целом».
Во время следствия выяснилось, что за антисоветские разговоры ее в 1931 году исключили с курсов в Челябинске и что отец ее репрессирован. Несколько экзальтированная девушка стала находкой для чекистов. Началась жестокая обработка Анны с целью представить ее в качестве «исполнительницы террористического акта». С 28 по 31 июля допросы Анны шли непрерывно, днем и ночью. Давление чекистов, по-видимому, было настолько непереносимым, что она начинает подписывать самые чудовищные показания:
«С 1931 года, приехав в Москву, я попала в контрреволюционную католическую миссионерскую обработку <...> Советская власть ими рассматривалась как власть, основанная на насилии и угнетении народа <...> Считая себя противником советской системы, я считала для себя обязательным борьбу с советской властью любыми способами, в том числе и индивидуальный террор. Шпионаж, вредительство и индивидуальный террор я считала для себя одинаково приемлемыми».
Об атмосфере допросов 1933 года и о своем состоянии во время следствия позже дадут показания сестры общины, достойно прошедшие следствие 1924 года, но не выдержавшие давления в этот раз и подписавшие обвинения против себя и других. Приведем такое показание, данное на допросе в 1956 году и хранящееся в этом следственном деле:
«Тогда у меня было подавленное моральное состояние, вызванное моим арестом и пребыванием в одиночной камере. Подписывала все, что мне предлагали, лишь бы скорее получить срок и убыть в лагерь <...> Кроме того, следователь, ведший дело, заставлял подписывать протоколы допросов, у которых выше моей подписи оставалось по пол-листа чистого места, где можно было дописать все, что угодно».
Если не выдерживали сестры, не впервые оказавшиеся в подобных обстоятельствах, то чего можно было ожидать от неопытной девушки? Попав на непрерывный «конвейер» допросов, изолированная
28
от всех в одиночной камере, постоянно обрабатываемая следователем, Анна подписывала все:
«Я остановила свой выбор на СТАЛИНЕ, потому что устранение СТАЛИНА могло бы вызвать большие политические сдвиги в стране. Но основной движущей силой моих побуждений было желание мести за народные мучения, виновником которых я считала СТАЛИНА».
Непосредственной вдохновительницей своих террористических намерений Анна назвала Камиллу КРУШЕЛЬНИЦКУЮ, которую следствие пыталось представить как руководителя молодежной группы католиков. Анна познакомилась с Камиллой в 1932 году в храме Св. Людовика и стала постоянно бывать у нее дома. Камилла рассказывала епископу Пию НЕВЕ о молодой студентке, которая «мечется между атеизмом и существованием Бога и, несмотря на мои старания, не может прийти к Богу»[49]. Но в показаниях Анны эти разговоры о Боге и Католической Церкви превратились в тяжкое обвинение против Камиллы:
«Неоднократно в беседах со мной КРУШЕЛЬНИЦКАЯ говорила, что главным виновником происходящего является СТАЛИН. В связи со всем этим террористические настроения достигли у меня большого напряжения <...> Она сказала, что если бы она была атеисткой и молодой, то действовала бы в борьбе с советской властью решительно и до конца совершила бы террористический акт против СТАЛИНА».
Конечно же, для Камиллы, глубоко верующей католички, сама мысль о теракте была немыслима; к тому же невозможно было возлагать исполнение такого дела на неопытную девушку. Однако такие тонкости не волновали следователей, и они вынудили Анну подписать следующие показания:
«КРУШЕЛЬНИЦКАЯ была взволнована и сказала: “Благословляю тебя на это”. Тут же она мне указала на необходимость соблюдения строгой конспирации, вплоть до постоянной смены головных уборов и платьев для того, чтобы быть менее заметной в толпе и ускользать от возможной слежки».
Чтобы версия о готовившемся террористическом акте была убедительней, чекисты привлекают по делу русских католиков еще одну девушку — племянницу Камиллы, интересовавшуюся только развлечениями и танцами, но знакомую с сыном Ворошилова Петром и поэтому бывавшую в их квартире в Кремле и на даче в Зубалово. Знакомство с Петром Ворошиловым даст возможность следствию выдвинуть обвинение в том, что для совершения теракта девушка собирала информацию о расположении комнат в Кремле и на даче. Конечно, чекисты ее обманывают, обещая скорое освобождение — если она подпишет нужные им показания:
29
«Они возбуждали во мне ненависть к СТАЛИНУ и другим руководителям, утверждая, что они являются виновниками бедствий, которые переживает русский народ <...> Обрабатывали меня в террористическом направлении, в беседе с мной КРУШЕЛЬНИЦКАЯ и БРИЛЛИАНТОВА проявляли особый интерес, расспрашивая меня, где и как расположены квартиры и дачи СТАЛИНА и ВОРОШИЛОВА, каким образом можно попасть в Кремль».
Так следствие сфабриковало дело о террористической группе, в которую входили руководитель, непосредственный исполнитель и источник сведений о местах проживания тех членов правительства, на которых предполагалось совершить покушение. Дальнейшая судьба «участниц террористической группы», независимо от их поведения на следствии, сложилась трагически — в 1937 году они были расстреляны на основании обвинений 1933 года.
Но и этого успешно завершенного расследования чекистам было мало. Для доказательства террористических планов русских католиков ГПУ получает показания молодого человека из Краснодара, в 1931 году обращенного в католичество под руководством Марии КОМАРОВСКОЙ, которая после отбытия ссылки на Урале, получив ограничение на проживание в 6 крупных городах, поселилась в этом городе. Приведем его показания:
«КОМАРОВСКАЯ М.Г. говорила мне, что я один из Краснодара выбран для большого дела. Я должен 2—3 месяца готовиться под руководством ксендза-духовника, после чего он мне укажет, что мне делать. Она же говорила мне, что нужно ежедневно сосредоточивать внимание на испытании совести и сокрушении, готовясь к смерти. Она культивировала во мне чувство жертвенности и готовности к смерти во имя большого дела. Все это выработало из меня фанатически настроенного исполнителя любого акта, к исполнению которого они хотели бы меня предназначить».
Конечно, сестра Мария могла говорить все это, но слова ее относились к подготовке обращения юноши в католичество. Однако, по желанию следователя, «подготовку к духовному обновлению» допрашиваемый представил как попытку католиков сделать из него фанатика-террориста. Чудовищное и нелепое обвинение.
Камилла КРУШЕЛЬНИЦКАЯ на первом же допросе дала очень откровенные показания о своем истинном отношении к советской власти:
«Считаю себя противником советской системы. Основной решающий момент — это отсутствие в Советской Россия гражданских свобод <...> Я, как верующая, считаю, что в Советской России открыто нельзя исповедовать свою веру. Церковь различных направлений преследуется, лучшие дети церкви репрессируются».
30
Сравним эти полные достоинства слова с теми полуграмотными, гибельными для нее и других показаниями, которые Камилла будет подтверждать и подписывать в конце следствия:
«Рассматривая вопрос о возможности свержения советской власти, мы считали, что население советской власти не поддержит, относясь к ней враждебно, особенно крестьянство. В связи с политикой коллективизации ставился вопрос о причине, которая могла бы побудить массы проявить свое недовольство в активной форме. Такой причиной мы считали интервенцию, которая могла бы реставрировать капиталистические отношения».
По материалам «дела» трудно судить, о чем же в самом деле велась речь на тех пяти собраниях молодежи, что прошли на квартире Камиллы КРУШЕЛЬНИЦКОЙ. Во всяком случае — не о террористических актах или насильственном свержении советской власти, хотя отношения к ней, конечно, там не скрывали. Очевидно, что все показания, касающиеся насильственных методов борьбы, получены были следствием под давлением. Приведем фрагменты показаний Анны Ивановны:
«Беседы происходили на религиозные и политические темы. Религиозные темы носили характер религиозно-философских. Политические темы носили характер обсуждения внутриполитического и хозяйственного положения страны в антисоветском освещении».
Объясняя суть своих политических воззрений, Анна Ивановна спокойно показывала на допросах:
«Считаю себя принципиальным противником советской системы. В советской системе находят свое выражение, в частности, политический террор и угнетение личности. В СССР осуществляется и проводится диктатура коммунистической партии над народом <...> Считаю себя сторонницей социально-политической системы государственного управления, находящей свое выражение в демократической республике с однопалатной системой народного представительства, построенной на основе следующих конституционных законоположений: полное равенство перед законом всего населения на основе гражданских свобод: свободы совести, слова, печати и неприкосновенности личности».
Действительно, беседам с молодежью Анна Ивановна придавала большое значение, и на следствии она четко изложила свои взгляды:
« — советская молодежь не может говорить о своем мировоззрении, так как у нее на глазах шоры,
— советская молодежь развивается слишком односторонне, т. к. знакома лишь с фразами марксизма-ленинизма,
— политическое и духовное мировоззрение должно вырабатываться
31
на основе свободной критической проработки всех достояний философской и политической мысли».
На встречах с молодежью Анна Ивановна говорила о политических воззрениях, но здесь и речи не было о создании «контрреволюционной организации». Однако следователи в конце концов добились от нее признания, что она проводила «антисоветскую работу с молодежью», которая заключалась в:
«— ведении организованной работы и создании организации,
— ведении контрреволюционной пропагандистской работы среди молодежи,
— ведении вербовочной работы в контрреволюционной организации».
И все-таки, несмотря на явные уступки следствию, боясь за молодых участников собраний, Анна Ивановна нашла в себе силы отметить в своих показаниях их невиновность — это заявление в протоколе подчеркнуто:
«Конкретной работы члены этой молодежной группы не вели, т. к. были мной привлечены к работе незадолго до моего ареста».
И хотя молодежь, участники встреч на квартире Камиллы с Анной Ивановной АБРИКОСОВОЙ, будут, конечно, осуждены, но они получат минимальные сроки наказания, исключая Анну БРИЛЛИАНТОВУ и Камиллу КРУШЕЛЬНИЦКУЮ.
В вину Анне Ивановне и сестрам общины вменялись и постоянные встречи с епископом Пием НЕВЕ. Подробно о беседах с ним дала показания к концу следствия одна из обвиняемых:
«Последнее время беседы наши у НЕВЕ приняли политический антисоветский характер. Я сообщала НЕВЕ о том, что политическая партия и советская власть в области с/х привела население и крестьянство к голоду и нищете. Я сообщала ему о массах голодных крестьян, наводнивших Москву и бежавших с Украины и Северного Кавказа <…> Проживая до 1933 года в Ставрополе, я переносила большие трудности, в то время там был голод и людоедство, что я и рассказала НЕВЕ».
Многие сестры-монахини во время следствия остались верны себе, отказавшись давать показания против Анны Ивановны, отрицая все обвинения. Приведем выдержки из протоколов допросов.
«Екатерина ГОТОВЦЕВА: Показаний давать не считаю себя обязанной, так как, во-первых, то, что касается меня, это моя духовная жизнь, отчета в которой я следователю ОГПУ давать не стану, а, во-вторых, остальные вправе давать или не давать показаний следователю сами, так как это дело их духовной жизни. Раиса КРЫЛЕВСКАЯ: Я высказывала контрреволюционные взгляды, направленные против политики
32
партии и советской власти. При своих контрреволюционных взглядах я остаюсь и теперь, их не меняю и менять не собираюсь. Я являюсь принципиальным противником проводимой советской властью политики в городе и в деревне. Я являюсь убежденнейшей сторонницей папской теократии и ставила и ставлю своею целью осуществление теократии в России».
Отметим, что в «Обвинительном заключении» следствие использовало также характеристики, данные каждому «участнику организации» одной из сестер, активно сотрудничавшей со следствием. По этим характеристикам чекисты, похоже, определяли сроки наказания:
«Анна Ивановна — преданнейший своему делу человек, умная, много читавшая и читающая, следящая за политикой, обладающая твердой, непреклонной волей, позволившей ей выдержать девятилетнюю одиночку и тяжелую, серьезную операцию. Она пойдет на все ради своей цели. Она — организатор и руководитель по природе. Просидев в тюрьмах с 1924 по 1932 год, она вышла полная сил и энергии и снова принялась за дело. Все сестры снова стали под ее руководство <...> Главная черта ЭЙСМОНТ С.В. — это рвение к спасению души. Она очень активная, живая, любит всех сестер <... > СЕЛЕНКОВА А.В. — сильный самостоятельный характер <...> КРЫЛЕВСКАЯ Р.И. — бесконечно предана матери и епископу НЕВЕ. Она, по ее словам, “пойдет за них на расстрел”».
И, наоборот, одна тема, по которой Анне Ивановне под давлением следователя пришлось дать показания, в «Обвинительном заключении» практически не отражена. Речь идет о ее знакомых, которые были высланы за границу в 1922 году. Подробно отвечая на вопросы следствия, Анна Ивановна не волновалась за участь этих людей. Зачем чекистам понадобились сведения о них, сказать трудно. Возможно, для предполагаемого процесса над «Партией русской интеллигенции», который так и не состоялся. Читая показания Анны Ивановны, касающиеся «создания» этой партии, надо иметь в виду не только их вынужденность, но и тот факт, что ее друзья и единомышленники были активными противниками большевиков, действительно, собирались на квартире АБРИКОСОВЫX, обсуждали положение в стране и что-то решали для себя:
«На одном из собраний <...> было решено создать “Партию русской интеллигенции” (ПРИ), которая должна была бы возглавить русский народ в борьбе с большевизмом. Основная политическая установка ПРИ сводилась к следующему: вести за собой русский народ может только интеллигенция, которая является выразителем качеств, заложенных в народе, и должна эти качества в нем вскрыть <...> Государственный
33
строй России ПРИ мыслился как конституционна монархия по типу Англии»[50].
В настоящее время невозможно судить, была ли хоть какая-то часть этих показаний правдой. Однако надо отметить, что следователи, ведущие дело русских католиков, имели четкие инструкции, и это доказывают последующие групповые процессы. Например, дело о «Националистической фашистской организации, именовавшей себя “Партией Возрождения России”», по которому в июле 1933 года была осуждена группа профессоров и научных работников, в их числе Павел ФЛОРЕНСКИЙ, Павел и Сергей КАПТЕРЕВЫ.
Так или иначе, но и в первом случае — собраний на квартире АБРИКОСОВЫХ в 1918—1922 годах, и во втором и в третьем — деле Абрикосовской общины и в деле профессуры в 1933 году — в «Обвинительных заключениях» о целях их организаций говорилось одно и то же:
«<...> свержение в СССР советской власти и установление монархического строя <...> Руководилась и финансировалась русской комиссией “Конгрегации восточной церкви” <...> В дальнейшем <...> получала от Папы Римского и “Русской комиссии” руководящие указания и средства на работу»[51].
10 января 1934 года были осуждены первые участники процесса: Камилла КРУШЕЛЬНИЦКАЯ и Анна БРИЛЛИАНТОВА на 10 лет ИТЛ, Анна Ивановна АБРИКОСОВА на 8 лет ИТЛ и Ольга ФИЦНЕР на 5 лет ИТЛ.
19 февраля 1934 года были осуждены остальные обвиняемые: сестры, отказавшиеся сотрудничать со следствием, получили по 8—10 лет ИТЛ, а сестры, вынужденные подписать все обвинения либо активно сотрудничавшие со следствием, — по 3—5 лет ИТЛ или ссылки.
* * *
Завершив процесс по делу Абрикосовской общины, органы НКВД не успокоились. Для окончательного разгрома движения русских католиков оставалось «обезвредить» их последнюю, тайную общину при нелегально существующем Высоко-Петровском монастыре в Москве, о которой стало известно в середине 1934 года от «добровольных помощников». В материалах нового дела об этой общине говорилось:
«<...> поступили сведения о том, что в Москве существует русско-католическая КР организация церковников, созданная по директивам русской комиссии при Ватикане негласным представителем последнего в Москве <...> Евгением НЕВЕ»[52].
34
Начало операции можно отнести к осени 1934 года, когда органами НКВД был арестован организатор секты «Четвертый интернационал духа и истины» — Павел ВЕЛИКАНОВ. В протоколе его допроса появляется имя Леонида ТИТОВА, также арестованного по этому делу:
«После ареста АБРИКОСОВОЙ я боялся за судьбу своих рукописей и просил их у ТИТОВА забрать. Дал специальную зашифрованную записку: «Он дает Вам рецептуру, бидон возьмет»[53].
Леонид ТИТОВ расшифровывает последнюю фразу показания на допросе: незадолго до своего ареста Павел ВЕЛИКАНОВ поручил знакомому баптисту забрать у Леонида ТИТОВА ранее переданные ему рукописи, не подозревая, что они тут же будут переданы в НКВД Чекисты крайне заинтересовались ими, а главное, личностью Леонида ТИТОВА. По показаниям Павла ВЕЛИКАНОВА, ТИТОВ был давно знаком и часто встречался с епископом Пием НЕВЕ и хотел показать ему рукописи для возможной публикации их на Западе. Чтобы иметь представление об этих рукописях, приведем выдержки из показаний Леонида ТИТОВА о их содержании:
«В рукописи “Кто кого” ЛЕНИН был изображен великим жрецом, человекоубийцей и Антихристом, который создал интернациональную организацию для истребления всех люден и наций, с ним не согласных, ему не послушных. Рукопись “Иосиф прекрасный” была направлена против СТАЛИНА».
Павел ВЕЛИКАНОВ назвал на допросе также имена священников и монахов церкви Рождества Богородицы в Путниках, участников нелегального монастыря. 28 января 1935 года был арестован первый из этих священников, его показания оказались очень важными для следствия, так как он сразу же подтвердил, что при его храме давно уже нелегально существует закрытый в 1929 году властями Высоко-Петровский монастырь. Зная методы ведения следствия, не будем судить об оценке деятельности монастыря, данной священником в протоколах допросов, главное для нас — сам факт его нелегального существования:
«В Церкви Рождества Богородицы в Путниках, действительно, существует своеобразный монастырь, включающий мужчин и женщин. В этом монастыре процветает ханжество, иезуитизм и старчество. Жизнь монастыря построена на монархических принципах <…> в монастыре ведется обработка и воспитание молодежи в антисоветском духе».
Далее обвиняемый показал, что во главе монастыря стоит архиепископ Варфоломей РЕМОВ и что церковные службы проводят в
35
строгом соответствии с монастырским уставом, «в расчете на то, чтобы разжечь фанатизм верующих до высшего предела».
Одна из свидетельниц более подробно объяснила, как «разжигается фанатизм»:
«Средством усиления фанатизма являются и так называемые духовные собеседования, а также исповеди, проводимые на коленях и на ухо <...> Создается впечатление, что женщины в черных косынках загипнотизированы <...> В общине существует какая-то тайная дисциплина, в силу которой многое скрывается от непосвященных».
18 февраля того же года в НКВД (как нельзя кстати) было передано заявление общины верующих церкви Рождества Богородицы:
«Упразднение монастырей, оказывается, не уничтожило духа монашенствующих, начавших проявлять себя в последнее время особенно интенсивно <...> Наводнение церквей женщинами в черных платках и платьях, т. н. “кликуш”, в таком количестве, чтобы они могли не только играть ту или иную роль, но и доминировать в церковных общинах, что, в конце концов, и приводит нас не в приходской храм, а в монастырь»[54].
Прихожане в своем заявлении просили представителей власти защитить права их общины от посягательств «черного духовенства», которое, по их мнению,
«<...> являясь хранителем догматической веры, неспособно удовлетворять обыденные требы верующих, в большинстве своем не нуждающиеся в теоретической пропаганде веры и бесконечных монастырских богослужениях».
К этому времени чекистам стали известны имена тайных монахинь и монахов, активных членов монастырской общины. 21 февраля 1935 года были арестованы 22 человека, в их числе и архиепископ Варфоломей РЕМОВ. В «Постановлениях на арест» у каждого «участника организации» говорится:
«<...> состоял членом католической группы КР организации при нелегальном “Петровском монастыре” и вел антисоветскую агитацию»[55].
Об архиепископе Варфоломее, которого следователи НКВД провозгласили «руководителем контрреволюционной организации», следует рассказать подробнее. До рокового 1935 года он арестовывался дважды: в 1920 и 1928 годах. Арест 1920 года был вызван его непримиримой позицией в защите достояния Троице-Сергиевой лавры и Духовной академии, ректором которой он в то время
36
служил. В «Постановлении на арест» о. Варфоломея в 1920 году говорилось:
«РЕМОВ является видным и активным членом воинствующего черносотенного духовенства: в бытность его в Сергиевском Посаде им была <…> перед вскрытием мощей Сергия РАДОНЕЖСКОГО произнесена явно погромная проповедь, имевшая своим результатом крайнее возбуждение темных масс»[56].
28 февраля 1921 года архимандрита Варфоломея освободили из тюрьмы «ввиду тяжкого состояния его здоровья»[57], и, действительно, доподлинно известно, что он пребывал в крайнем истощении и был вынесен из тюремной камеры на носилках.
Менее известны обстоятельства ареста в 1928 году. По рассказу самого о. Варфоломея, ему было предъявлено обвинение в укрывательстве, по версии следствия, «шпиона», а по его убеждению, просто верующего, но и в этот раз обошлось без приговора и осуждения: вскоре он был освобожден.
К 1928 году относится его знакомство с епископом Пием НЕВЕ, о чем он на следствии показал:
«С НЕВЕ я познакомился в Москве <...> через нашего общего знакомого инженера РУМЯНЦЕВА Александра Александровича. РУМЯНЦЕВ увлекался идеей соединения Православной к Католической Церквей <...> К 1932 году наши отношения стали дружескими, встречи стали регулярными. В 1932 году я, по предложению НЕВЕ, перешел в тайное католичество»[58].
Тайный переход в католичество известного православного архиепископа, о котором многие годы не догадывалось даже его ближайшее окружение, до сих пор вызывает много вопросов. Для православных верующих он был символом духовного, аскетического начала, сформированного монашеской школой Смоленской Зосимовой пустыни, «огненного и вдохновенного исповедника Христа и Церкви Христовой, страдальцем и новомучеником». Он поддерживал митрополита Сергия после провозглашения им знаменитой декларации, однако на деле был далек от внешних церковных событий. Но при всей лояльности к митрополиту Сергию архиепископ Варфоломей не мог принять его жесткую политику, которую тот повел после раскола духовенства на два лагеря; его возмущали угрозы наслать кары на каждого «непокорного» священнослужителя и массовые аресты и осуждения этих непокорных.
В материалах следственного дела есть показания двух православных иерархов, по версии чекистов, «участников нелегальных собраний на квартире архиепископа Варфоломея», что они здесь
37
обсуждали внугрицерковную ситуацию и пришли к общему мнению о «гибельности для Церкви линии, проводимой митрополитом Сергием»[59].
Не эти ли обсуждения и побудили о. Варфоломея искать какой-то выход из состояния душевного смятения? Хотя и обращение в католичество восточного обряда при тех масштабах репрессий против русских католиков никаких перспектив для него не открывало. Может быть, в этом переходе важную роль сыграла личность самого епископа Пия НЕВЕ и постоянная помощь, оказываемая им верующим России? К сожалению, мы никогда не узнаем истинной причины.
25 февраля и 3 июля 1933 года Ватиканом были приняты два документа: об учреждении титулярной кафедры Сергиевской в юрисдикции Рима и поставлении на нее «уже облеченного епископским саном в восточном обряде» архиепископа Варфоломея РЕМОВА, а также о назначении его викарием Апостольского администратора в Москве для католиков восточного обряда. Об этом событии о. Варфоломей показал на следствии:
«<...> в 1933 году был официально утвержден Ватиканом в должности нелегального помощника НЕВЕ. По этому поводу из Ватикана была прислана особая грамота, которая была мне показана НЕВЕ н взята им обратно из-за боязни ее обнаружения при возможном обыске».
В подтверждение правдивости этого показания о. Варфоломея приведем выдержку из его письма Папе Римскому, переданного в Рим через епископа Пия НЕВЕ 10 августа 1932 года:
«Монсеньер, <...> Со смирением н благодарностью припадаю к стопам Святейшего отца <...> Счастлив выразить Вам, Монсеньор, мою глубокую признательность <...> Прекрасно сознание того, что должно совершать дела Божьи, трудиться, “доколе есть день» <...> И мне хотелось бы вместе с Вами повторить слова Архангела: “Для тебя нет ничего невозможного”»[60].
С этим назначением о. Варфоломей, благодаря епископу НЕВЕ, получил возможность материально помогать арестованным и высланным иерархам, через него ставить в известность Запад о продолжающихся в России преследованиях духовенства и верующих, а главное — обрел в его лице духовного пастыря. Но это знакомство стало и основным доказательством обвинения архиепископа Варфоломея в «измене Родине и шпионской деятельности в пользу Ватикана», и под давлением следствия он подписал это обвинение:
«Являясь помощником негласного представителя Ватикана, иностранного подданного НЕВЕ, активно сотрудничал с ним
38
в борьбе против советской власти и, исполняя его поручения, вместе с НЕВЕ боролся против советской власти <...> передавал неоднократно НЕВЕ письма ссыльных церковников <...> Эти письма пересылались НЕВЕ в Ватикан как доказательство гонений, воздвигаемых советской властью на религиозников <...> сообщил НЕВЕ о том, что вся деятельность митрополита Сергия протекает в соответствии с органами государственной власти»[61].
В конце концов о. Варфоломей признал и свою «антисоветскую деятельность в организации и руководстве нелегальным монастырем». В этой части его показания как будто списаны с показаний других обвиняемых по делу:
«Привлекая в монастырь большое количество верующих, монахи отбирали среди них наиболее фанатичных, настроенных антисоветски, и втягивали этих людей в активную деятельность монастыря — большое число церковников было завербовано и посвящено в тайное монашество. Агитация шла под лозунгом: “Каждый истинный христианин обязан направлять свои усилия к тому, чтобы приближать время падения советской власти”».
Особое внимание следствие обратило на тот факт, что, будучи руководителем нелегального монастыря, архиепископ Варфоломей своим авторитетом привлекал в эту обитель и католиков. Читаем:
«КР организация состоит из двух групп: католиков и православных. Причем обе группы объединяются при нелегальном Петровском монастыре, организованном по инициативе РЕМОВА».
Судя по материалам «дела», три православных архимандрита монастыря посвящали в монашество православных верующих, а архиепископ Варфоломей — и православных, и католиков, причем, во избежание преследований со стороны властей, посвящения проводились тайно, а архимандриты получили от о. Варфоломея указание, чтобы:
«Все посвященные в монашество оставались жить и работать в учреждениях и на предприятиях по-старому, не меняя внешний образ жизни н скрывая свое монашество от посторонних».
Чтобы еще больше обезопасить посвященных в монашество, архиепископ Варфоломей предложил архимандритам представлять их в списках, подаваемых в епархиальный совет, под вымышленными именами.
Из показаний арестованных следствию также стало известно и об институте послушничества:
39
«У нас был также создан институт послушников, чем достигалась задача воспитания стойких христиан, которые могли бы заменить убывающие монашеские кадры и, при необходимости, пострадать за веру».
Действительно, пострадать за веру готовы были на следствии многие члены общины нелегального монастыря, среди них и принявшие католичество восточного обряда. Они твердо отстаивали свои убеждения, а во время очных ставок с о. Варфоломеем утверждали о его непричастности к какой-либо контрреволюционной организации, категорически отрицая его и свою вину.
14 апреля 1935 года следствие было закончено. Дело архиепископа Варфоломея выделили в отдельное производство. Совершенно не доказанным пунктом обвинения (которое о. Варфоломей под давлением следствия все же подписал) было: «Высказывал террористические намерения в отношении руководителей советского правительства». В связи с этим обвинением приведем слова, сказанные им на допросе в 1920 году и, на наш взгляд, отражающие его истинные убеждения:
«Христова истина, как я ее понимаю и воспринимаю, для меня дороже жизни. Никогда ни к какому насилию не призывал и считаю призывать нечестным»[62].
17 июня 1935 года на закрытом заседании Военной Коллегии Верховного суда архиепископ Варфоломей РЕМОВ был приговорен «к высшей мере наказания, расстрелу, с конфискацией имущества. Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежит».
Остальные участники процесса были приговорены: к 5 годам ИТЛ — 14 человек, к 3 годам ИТЛ — 3 человека, к 5 годам ссылки — 5 человек.
* * *
Пройдя тюрьмы, этапы и ссылки, четыре сестры Абрикосовской общины в 1932 году поселились в Тамбове. Чекистам не удалось привлечь их по групповому делу русских католиков 1933 года. Но им было известно, что епископ Пий НЕВЕ периодически помогает сестрам деньгами, не давая им умереть от голода. В декабре 1934 года НКВД был арестован в Воронеже католический священник о. Адам ГАРРЕЙС, который на первом же допросе подписал серьезные показания против сестер общины.
Судьба о. Адама складывалась непросто. Это был уже второй его арест. Впервые он был приговорен к трехлетней ссылке по групповому делу немецкого католического духовенства Поволжья. С середины 1933 года, отбыв наказание, о. Адам стал настоятелем костела в Воронеже. Очевидно, перенесенные страдания сказались
40
на его поведении при повторном аресте. Позже, в письме к епископу Пию НЕВЕ, сестра Вера ГОРОДЕЦ так объяснила причину его слабости на следствии:
«У ГАРРЕЙСА разрушена нервная система. До суда, во время предварительного заключения, ему пришлось провести несколько месяцев в психиатрическом отделении в больнице ГПУ. Его мучил страх, что его расстреляют, и те, кому этот страх был выгоден, сумели воспользоваться этим страхом. Мне очень тяжко, но, к сожалению, я должна сообщить следующее: он предал своих прихожан и своих друзей-священников <...> Он показал, что получил от Вас задание заниматься антисоветской пропагандой и сбором для Вас шпионских сведений; он также показал, что он привлек к этому аббата БЕЙЛЬМАНА <...> На заседании трибунала были зачитаны его показания против аббата СТАУБЕ и против БЕЙЛЬМАНА. Однако он категорически, перед всеми, отказался от своих показаний»[63].
1 февраля 1935 года сестры-монахини Вера ГОРОДЕЦ, Валентина КУЗНЕЦОВА и Галина ЕНТКЕВИЧ были арестованы и девять месяцев провели в одиночках Воронежской тюрьмы.
Епископ Пий НЕВЕ, невольно ставший причиной ареста сестер-монахинь и переживавший за их дальнейшую судьбу, писал в Рим: «Весь процесс происходит вокруг моего имени, а я один на свободе»[64].
Он проявлял пристальный интерес к ходу судебного процесса в Воронеже, и об этом есть показания сестры Раисы КРЫЛЕВСКОЙ, но более поздние, на следствии по делу русских католиков в 1948 году:
«ЕНТКЕВИЧ передала ГОРОДЕЦ поручение НЕВЕ — подробно описать весь ход этого процесса и материал передать ему <...> Мы в письменном виде подробно изложили все»[65].
Составленный Верой ГОРОДЕЦ подробный отчет о ходе следствия и судебного процесса епископ Пий НЕВЕ отправил в Ватикан. Из отчета видно, что вопросы, которые с неизменным постоянством задавались сестрам на протяжении всех девяти месяцев, были связаны с оказанием им материальной помощи — «Когда вы привезли деньги от НЕВЕ? Сколько? Что он передал священникам? Какие сведения они ему посылали?»[66].
Как видим, органы из года в год, от процесса к процессу настойчиво набирали компромат на епископа Пия НЕВЕ, добиваясь от
41
подследственных уличающих его показаний. Об этом же писала сестра Вера ГОРОДЕЦ, описывая выступления «свидетелей» на суде:
«К. отреклась от католичества и рассказывала самые невообразимые вещи. На судебном заседании она почти ничего не отрицала <...> Она рассказывала о Вас настоящие глупости, утверждая, что вы силой заставляли ее исповедоваться и тому подобное»[67].
Очевидно, также арестованные священники были вынуждены признать факт получения денег от епископа Пия НЕВЕ, но их поведение на допросах и во время судебных заседаний удивляло сестер-монахинь. Вера ГОРОДЕЦ писала в отчете:
«Все священники растерялись — и это ошеломило нас. В их показаниях речь шла только о деньгах и о долларах, никто из них не настоял на том, чтобы в протоколе допроса было записано “для совершения богослужений”. Только на судебном заседания <...> после того, как я объяснила, что это за деньги и с какой целью их передают, положение изменилось, и исчез преступный характер[68] этой передачи денег»[69].
Священники, арестованные по Воронежскому делу, вынужденно подписали все необходимые следствию показания, но на судебном заседании 16—19 ноября 1935 года от них отказались, и об этом написала сестра Вера епископу Пию НЕВЕ:
«БЕЙЛЬМАН н другие священники категорически отказались от всех своих показаний. БЕЙЛЬМАН сказал, что он писал свои показания 9 мая под диктовку следователя. На заседании это показание не зачитали, как и многие другие, которые были составлены против Вас»[70].
О своих переживаниях после того, как на первом допросе ей зачитали показания священников, «признавших» тяжелейшие обвинения против себя и других, сестра Вера с болью писала:
«Сестры и я, монсеньор, испытали лишь чувство глубокой жалости, увидев в зале этих священников, столь жалких, столь несчастных, столь непоследовательных. Мы прекрасно понимали, что они это сделали незлонамеренно, ибо потеряли голову и запутались <...> Но как было ужасно в эту первую ночь думать о том, что священники, которых мы называли отцами, предали нас и продали своего епископа»[71].
От сестер-монахинь следствию так и не удалось добиться признания
42
вины. На суде они решительно отвергли все обвинения, в результате суд вынужден был их оправдать, и сестры были освобождены из-под стражи в зале заседаний:
«Это были дни нашего триумфа, победы благодати над грубым человеческим насилием, победы Божественной истины над ложью и клеветой. Вы не представляете, какое огромное впечатление произвели доминиканки на всех присутствовавших <...> Я заявила: “Я католичка и горжусь этим, я доминиканка и горжусь этим не менее. Но у вас нет никакого права судить меня за это, потому что Бог не является главой политической партии и потому что учение Иисуса Христа не является политической программой, а лишь программой любви и милосердия”»[72].
Священники о.о. Иосиф БЕЙЛЬМАН, Адам ГАРРЕЙС, Иосиф ВЕРЖБИЦКИЙ и Александр СТАУБ были приговорены к 8—10 годам тюремного заключения. Сообщая в Рим о завершении Воронежского процесса, епископ Пий НЕВЕ писал о сестрах-монахинях:
«Все наши монахини-доминиканки — русские женщины, героини, достойные восхищения. Они добавляют славную страницу к истории нашей Матери — Святой церкви и являют сокровища добродетели, чистоты, мужества и любви к нашему Господу, хранящиеся в русской душе, принявшей истинность католической веры»[73].
* * *
Отправляя русских католиков в тюрьмы, лагеря и ссылки, органы НКВД и там не оставляли их своим вниманием. Материалы лагерных отчетов ГУЛАГа СССР говорят о постоянном наблюдении за заключенными. Приведем выдержку из «Сводного отчета ГУЛАГа НКВД СССР» от 8 февраля 1936 года:
«<...> заключенные Байкало-Амурских лагерей: ГОТОВЦЕВА Екатерина Ивановна, ВАХЕВИЧ Елена Васильевна, ПЛАВСКАЯ Елена Агафоновна и ФИЦНЕР Ольга Геннадиевна — ведут между собой антисоветские разговоры. Летом 1935 года ФИЦНЕР, ГОТОВЦЕВА и ПЛАВСКАЯ намеревались направить нелегально письмо в Германию к приверженцам католического ордена <...> через освобождающуюся заключенную»[74].
До нас не дошел полный текст упомянутого письма, но в отчете дана выдержка из него, ставшая главным обвинением для заключенных:
43
«Духом мы сильны, никакой лагерь, ни органы НКВД не могут верных дочерей и сыновей единой католической церкви совратить с истинного нуги. Мы стараемся и здесь завербовать таких же ревностно настроенных сторонников католической церкви»[75].
Письмо было изъято, а непокорных отправили в штрафное отделение лагеря, где сестра Абрикосовской общины Екатерина ГОТОВЦЕВА погибла.
* * *
Прежде чем обратиться к трагическому для страны 1937 году, перечислим скорбный ряд потерь среди священников, пастырей русских католиков и руководителей общин, умерших в тюрьмах, лагерях и ссылках до начала кровавой вакханалии расстрелов этого года: о. Алексей ЗЕРЧАНИНОВ после отбытия ссылки умер в Нижнем Новгороде 23 сентября 1933 года; экзарх русских католиков Леонид ФЕДОРОВ после освобождения из Соловков и отбытия ссылки умер 7 марта 1934 года в Вятке; игуменья Анна Ивановна АБРИКОСОВА умерла после повторной операции в больнице Бутырской тюрьмы 23 июля 1936 года; о. Потапий ЕМЕЛЬЯНОВ после освобождения из Белбалтлага умер на ст. Подвойцы Мурманской железной дороги 14 августа 1936 года; о. Иоанн ДЕЙБНЕР после отбытия десятилетнего срока в Суздальском политизоляторе поселился в Весьегонске Тверской области и 12 ноября 1936 года здесь убит бандитом; о. Николай АЛЕКСАНДРОВ умер в Белбалтлаге 29 мая 1937 года.
